Газета 'Земля'
РЕДАКЦИЯ ПОДПИСКА РЕКЛАМА ВОПРОС-ОТВЕТ
Содержание номера
НОВОСТИ
    Совет недели
    Акцент недели
    Дождь на парты льёт и льёт…
ПРИГЛАШЕНИЕ К РАЗГОВОРУ
    Чтобы люди поняли
НА ТЕМУ ДНЯ
    Дачные войны
    Буревестники
СВОИМИ ГЛАЗАМИ
    Когда новоселье не в радость
МОЯ СЕМЬЯ
    Мы – Сафроновы!
ОТКРОВЕННО О ЛИЧНОМ
    Чудо – есть!
СТРАНИЦЫ ИСТОРИИ
    Красный командир
    В краю лам забайкалья
    О бурятских землях близ Читы
ЧТОБЫ ПОМНИЛИ
    Украденное детство
ТелеМАНИЯ
    В гости к прекрасному далёко. Хронопутешествие второе
ЗАПОВЕДНОЕ ЗАБАЙКАЛЬЕ
    У седого костра
ЗДРАСТЕ, СНАСТИ
    Иван
ВЫХОД В СВЕТ
    «Калинов Мост» вперемешку с хип-хопом
НЕСКУЧНАЯ ЗАВАЛИНКА
    Литературная гостиная
ФАЗЕНДА
    Тамарино счастье
Выпуск № 27 от 03.07.2018 г.
В краю лам забайкалья
Поль Лаббе
(Chez les Lamas de Sibérie, 1909)
Продолжение. Начало в №№ 23, 25

    Сегодня мы застанем французского путешественника в бурятских монастырях. Это символично, учитывая, что 1 июля празднуется День добровольного вхождения Бурятии в состав России. Правда, Лаббе рассказывает о том, что это вхождение было не таким уж добровольным. А в целом, возникает ощущение, что не так много изменилось за эти годы – люди гостеприимны, дороги отвратительны…
    
Гл. 12. Жизнь в монастыре

    Монахи много раз настаивали на том, чтобы я совершенно остался с ними. Я уже знал монастырскую жизнь и, оставаясь в Думе, мог постоянно встречать Барадьева и особенно Базарова, бывшего школьным учителем. Я смог сфотографировать школьников и также познакомился с любезной мадам Базаровой. Она носила налобные украшения, одевалась просто, но всегда чисто, что редко у буряток.
    Одежда бурят состоит, прежде всего, из самсы (samsa), или рубашки. Без сомнения, это наименее полезная одежда, поскольку большинство её не носит. Дигель (dyguel) походит на домашний халат, он, как и вся одежда, – дело женщин, которые, как утверждал Базаров, перворазрядные швеи. Дигель делается хлопчатобумажным или шерстяным. Обувь называется готул (gotoul), чулки – ориолла (oriolla), зимой они из войлока.
    Девушки помещают на своём дигеле почти треугольную вставку различных цветов, чаще всего отделанную тонкими шнурками, называется она ингир (inguir). Молодые люди также украшают себя. Замужние женщины не имеют права носить ингир, они надевают поверх дигеля безрукавку, называемому оже (ojé); выйти без оже значило бы примерно то же, что для мужчины показаться без кальсон. Кальсоны всегда хлопчатобумажные и называются умдун (oumdoune).
    У девушек и мужчин рукава делаются нераздельно из одного куска ткани, что и весь дигель, у замужних рукава отделяются от остальной части шёлковой, чаще всего коричневой, полоской. Причёска девушек состоит из восьми кос, у замужних их две; они же вставляют с обеих сторон палочки, к которым прикрепляют нечто вроде погончиков, называемых болта (bolta), украшенных инкрустациями из серебра, кораллов, лазурика, амбры и аметиста. Кораллы особенно ценятся бурятками, торговец бы сильно обогатился, но надо, чтобы коралл им понравился и был не слишком тёмным, не слишком розовым. На голову надевается нечто вроде короны, представляющей широкую полоску, украшенную каменьями, концы которой связываются на затылке.
    (…) Много разных форм шляп, начиная с знаменитой шассер. Назовём ободе (obodé), шляпу с приподнятыми полями, жёлтую вверху, красную снизу, и натанг (natang) – напоминающую сахарную голову с поднятыми полями. Забайкальские буряты сохранили гораздо более традиционной одежды, чем буряты иркутские. Их буддистская религия сумела лучше удержаться против русского влияния.
    У них не было другого выбора, как сопротивляться русской колонизации. Самые тяжёлые времена только что настали для них. Сделать из кочевников земледельцев – вот задача, которую, кажется, поставила себе Россия. Русское Переселенческое управление хочет найти новые земли для заселения, но пригодная для этого полоса не широка в российской Азии, и её можно найти, только уменьшая долю кочевников…
    Вот об этом часто со мной говорили ламы и тайши, которых эти реформы пугали, они просили меня представить их озабоченность русской администрации. Самые бедные мало что потеряют, но богатые будут постепенно беднеть, больше не будет бурятской аристократии. Разделяли правящий класс, способный бороться против завоевателя. Но – не против цивилизации, так как есть люди, понимающие блага образования, один даже спрашивал меня, сколько будет стоить бурятам, если они общими затратами отправят своих молодых людей учиться за границу. Увы! Денег не хватало на такие расходы, пребывание за границей дорого; а русская школа их не искушала: слишком много молодых людей, попавших в неё, было потеряно для бурят.
     «В ней часто портится всё, – говорил мне один лама, – что мы имеем лучшего». Я в ответ приводил имена молодых бурят, вернувшихся из русской школы более образованными и интеллигентными, но верными своей вере и друзьям.
    Надо отдавать справедливость каждой стороне: буряты, видя плохое, забывают о добром, что могла для них сделать Россия. Будущее, конечно, должно их пугать: раздел земель был неизбежен. В области произошёл инспекционный обзор; в нынешний год выпали дожди, благодаря дождям трава была прекрасной и сочной. Присланный из Петербурга инспектор сделал из частного факта общее заключения, не принимая в рассмотрение, что сибирская зима сурова, и год на год не приходится.
     «Земельный раздел будет ужасным, – сказал мне тайша, – крестьянам были уже розданы самые плодородные земли под предлогом, что буряты земледелием не занимаются. Заберут ещё, без сомнения, лучшие равнины, на которых пасётся наш скот; большие стада не смогут существовать, и нам придётся превращаться в земледельцев на землях, когда-то признанных неплодородными во время первого раздела!»
    Один бурят с горечью заметил, что во время Боксёрской экспедиции буряты поставили русской армии палатки и сено; их вклад в эту войну был значителен, а им за это не заплатили. Другой говорил, что монгольская граница близка, и ссылка – лучше смерти. Лама Тарбаев старался их ободрить; он старался дать им надежду, которую не разделял сам: мудрец должен принять ссылку и никогда не бояться смерти. Тарбаев добавлял, что монгол храбр в час смерти. Он умеет победить страдание, как это делает женщина в родовых муках, вставая зажечь свечу перед зелёным образом Ногун-Дара-Эхе, покровительницы деторождения.
    Тарбаев навещал меня каждый день в монастыре. Читал гурум (gouroume) – молитву о больных, на хурале, на котором я присутствовал. Хурал – это собрание лам во время службы. Бывают хуралы, длящиеся несколько дней. Во время службы каждый лама умывает руки и полощет рот.
    – Наши буряты – не всегда друзья воды и гигиены, – признавался мне тихо Базаров, – они моют руки и рот, некоторые купаются летом, но многие никогда не купаются.
    – А женщины, а дети? – спрашивал я.
    – Очень редко моют ребёнка до восьми или девяти лет; а женщина никогда не моется. Одна поговорка утверждает даже, что кто часто моется, у того стадо заболеет.
    Слыша о возрасте ребёнка восемь или девять лет, нужно понимать – семь или восемь, так как в день его рожденья ему считается один год.
    
Гл. 13. Цугольский монастырь

    В утро моего отъезда из Аги в моей комнате постоянно толпился народ. Тайша, монахи, все те, с кем я был знаком, заходили друг за другом. Мой сосед китаец вошёл с множеством реверансов представить свой подарок – клубок ниток с иголками, которые, как он говорил, всегда понадобятся в дороге.
    (…) На каждой остановке мы встречали бурятские стоянки. Несколько семей кочевников жило в юртах из овечьего войлока. Внутри этих палаток находилась кухонная посуда, оружие для охоты, шёлковые ткани, подушки. На этажерке, покрытой покрывалом синего шёлка, всегда располагалась статуэтка одного из воплощений Будды с несколькими металлическими чашами, полными жертвоприношениями: чистой водой, цветами и духами.
    Везде мы встречали один и тот же приём: к нам подбегали, приглашали поесть, освежиться, отдохнуть. После Усть-Могойки прекрасная дорога пересекала, а затем долго следовала вдоль железной дороги, которая после границы называлась Трансманьчжурской. Наконец вид ландшафта изменился, стал гористым, крутые спуски сменялись крутыми подъёмами. Солнце стало более мягким, чем в степи: некоторые склоны холмов оставались ещё зелёными. Проходили огромные стада, нигде в Забайкалье я не видел столько овец и лошадей. Наконец показался Цугольский монастырь.
     (…) Я уже давно знал, что в монастыре живёт бог-ребёнок, но, уверенный в том, что мне откажут, не осмелился попросить увидеть его. Вот как мне объяснили это воплощение. Однажды священники, вернувшиеся из Тибета, возвестили монахам Цугольского монастыря, что Будда воплотился в теле одного ребёнка, родившегося в крае. Сведения, сообщённые ими о месте, где он живёт, были очень неопределёнными, так что был найден ребёнок, отвечающий требуемым условиям. Он умер через несколько лет, но астрологи монастыря, сверившись со звёздами, заявили, что божественная душа снова воплотилась в теле другого ребёнка, родившегося в тот день, в который умер предыдущий, в месте, которое легко найти, поскольку там находятся скалы, окружённые берёзами. И было нетрудно, признаемся, найти подобное место… И новый живой бог представлен верующим для обожания. К моему великому удивлению, ламы предложили и мне отдать ему визит.
    (…) Подросток лет четырнадцати или пятнадцати лет ждал меня перед дверью. У него было прекрасное розовое лицо, на нём было бледно-голубое вышитое платье, украшенное старой вышивкой серебром. Его имя было Лупсан-Лундок-Тамби-Нима, означавшее Совершенный дух, Вера и Солнце. Он важно подал мне руку, провёл меня по малюсенькому садику, единственному, какой я когда-либо видел в ламаистских монастырях. Внутренность дома была чиста и кокетлива: статуэтки богов украшали маленький алтарь; на возвышении нечто вроде трона, с подушками гармонических цветов. Подросток, усевшись справа от трона, пригласил рукой сесть с другой стороны. Вошёл шеретуи с ламами, он подходил медленно, со сложенными руками, сильно наклонившись, и сделал очень глубокий поклон перед ребёнком, тот важно возложил руки с чётками на голову старца. Тарбаев, в свою очередь, подошёл простереться перед Лупсаном, которому поднёс прекрасный шёлковый шарф. Базаров, очень взволнованный, представлялся последним.
    Я получил столько хадаков, что рассудил случай благоприятным для преподнесения одного из них. На этот хадак голубого шёлка я поставил двойное зеркало – осмелюсь ли сказать? – чтобы бриться. Одна сторона зеркала была увеличивающая; Лупсан полюбовался в него, соизволил улыбнуться и поблагодарил кивком головы. Я спросил его об учёбе: вокруг него я видел много книг, он учил русский и тибетский для будущих путешествий. Чаще всего на мои вопросы ламы отвечали вместо него.
    Он попросил у меня мою визитную карточку и обещал свой визит, когда как Хамбо-Лама поедет однажды в Париж. Будущее без сомнения сохранит честь сопроводить бога на Итальянский бульвар, но мы сейчас живём в современную эпоху, и Лупсан попросит... отвести его в «Фоли-Бержер»*!
    Ребёнок-бог, в свою очередь, подарил шёлковый хадак. Моя аудиенция закончилась, и мне осталось только пожать протянутую мне руку.
    (…) Ещё один весьма почитаемый ребёнок живёт в монастыре. Ламы одиннадцать лет тому назад приняли приехавшего в большой спешке вестника из Тибета, сообщившего, что душа одного священника из Лавраны, знаменитого своими добродетелями, воплотилась в теле одного бурятского ребёнка. Ламы нашли его в указанном месте в бедной хижине; они воспитали его, сохранив ему все почести и звания, имевшиеся у тибетского ламы, на которые он имел право.
    Ребёнку было около 11 лет, когда я его увидел. Он был чисто одет, но не носил, как Лупсан, одеяние из древних и драгоценных тканей. Одет как тибетские монахи – у него, как и у них, была обнажена одна рука. Его мордашка была забавна, он важно смотрел на меня и отвечал на мои вопросы самым серьёзным образом; малыш хорошо играл роль почитаемого ламы, но его хитренькие и весёлые глазки опровергали слишком серьёзные речи. Он сказал мне своё имя по-тибетски и очень гордо его перевёл: «Счастливый дух, Великая мудрость и Безбрежное море!»
    – И, – сказал я ему, смеясь, – вопреки такому имени, вы все-таки любите конфеты?
    – О, да!
    Это «да!» было высказано с такой убеждённостью и искренностью, что сопровождавшие меня ламы принялись хохотать вместе со мной.
    Через десять дней моего разговора с божеством я покинул монастырь. Монахи преподнесли традиционный хадак и прекрасную статуэтку Доржде Семба, которого буряты называют Базар Садо (Bazar Sado), представляющего самого Будду. Ламы и несколько богатых бурят, среди которых Дылыков в превосходном вышитом небесно-голубом одеянии, пришли приветствовать меня и попросить меня устроить приём бурятской делегации у генерал-губернатора. Затем все сопроводили меня на станцию. Мы отправились самым коротким путём: дорога была ужаснейшей, шла рядом с пропастью, по краю дороги были ямы, в которых скользили колёса, и в любой момент был риск свалиться в овраг. Три или четыре раза мы вынуждены были выходить и проходить пешком наиболее опасные участки. Только один толстый лама оставался в своей тележке; на одном опасном участке мы увидели, что его экипаж начал скользить, мы его посчитали погибшим, но Дылыков, превосходный человек геркулесовской силы, ухватился за задние колеса и удержал тележку над пропастью. Я ещё сейчас вижу отважного ламу, без страха смотревшего на нас и смеявшегося совсем по-детски.
    Мы застали поезд на вокзале, но отправились только через полчаса. Тарбаев и Базаров должны были сходить на ближайшей к Аге станции. Вдруг поезд остановился среди степи. Я вышел, начальник поезда объяснил, что в паровозе нет воды.
    – Но вы столько времени стояли на станции, почему не набрали воды?
    – Да забыли, – ответил он с большим равнодушием, махнув рукой. Потом в виде извинения добавил: – Машинист пьян, однако меньше кочегара.
    Было решено отправить паровоз вперёд: может быть, воды хватит для него одного, без состава. Мы находились в совершенно голой, бескрайней степи. Через километр отправленный паровоз остановился, на этот раз окончательно. Нам пришлось ждать часа четыре. Русские пассажиры, которые никогда ничему не удивляются, устроили перекус на травке с дымящимися самоварами. Другие дремали или играли в винт или в преферанс. Раздался свист паровоза, мы заключили, что освобождение близко, поскольку едут к нам на помощь, но вдруг с другой стороны раздался такой же свисток паровоза: к нам шла помощь с двух сторон. Мы не могли двинуться ни вперёд, ни назад. Была уже глубокая ночь, когда наш состав тронулся с места.

    Перевод с французского Николая Епишкина
    Продолжение следует…

    * «Фоли-Бержер» – знаменитое варьете и кабаре в Париже. Находится по адресу улица Рише, 32 (фр. Rue Richer, 9-й округ столицы). С 1890 по 1920 годы пользовалось большой популярностью. В наши дни кабаре также работает. 

Яндекс цитирования