Газета 'Земля'
РЕДАКЦИЯ ПОДПИСКА РЕКЛАМА ВОПРОС-ОТВЕТ
Содержание номера
НОВОСТИ
    Совет недели
ВОПРОС НЕДЕЛИ
    «Фестиваль души»
ГОСТЬ РЕДАКЦИИ
    Вернувшись в молодые годы…
Кинофестиваль
    «Мы не на глянцевой обложке - а с вами!»
    «Улётная» встреча
    Кинофестиваль, день третий
    Лоне Шерфиг о кино и о себе
    Новости кинофестиваля
ЗЕМЛЯКИ
    Я уезжаю без печали…
ЛЮБИТЕ ИСТОРИЮ
    Спафарий – в Забайкалье
У ВСЕХ НА УСТАХ
    Не забыты дела и имена
О ЧЕМ НАМ ПИШУТ
    Мысли вслух
    Почему стимулирующие надбавки вошли в МРОТ?
    Должны ли мне доплачивать?
    Благодарность
ПОКУПАТЕЛЬ
    Жалюзи: и украшение, и защита
НЕСКУЧНАЯ ЗАВАЛИНКА
    Дети длинных ветров
    Вольная забайкальская поэзия
    Подарите песню
    Сканворд
ФАЗЕНДА
    КОНКУРС! Лучшее подворье
    Приятного аппетита!
Выпуск № 37 от 12.09.2012 г.

Дети длинных ветров

Продолжение.
После третьего ведра браги принесли магнитофон. Расслабленные баней мужики внимали музыке, сигаретному дыму, браге из кружек. Ленку, как сквозняком, вынесло танцевать на середину столовой.
Это был ее метельный танец смерти. Вихрь золотых волос над изломом летящих рук, рыдающий плач трубы. Нити невидимого снега пряли с небес, свивались в смерч вокруг натянутого вверх тела. Возжигались и гасли, мелькая, тяжелые черные глаза, факелом металась золотая грива волос.
Забытые в руках сигареты прижигали горнякам пальцы. Все тише кружение сходящей замети, все отдаленней медный плач трубы. С бледным лицом в удивленном изломе бровей, неверно ступая, Ленка опустилась на колени, склонилась к полу... Горлом пошла кровь.
– Это ничего, – шептала Ленка, а сама испуганно улыбалась бледными губами. Никита гладил ее вздрагивающие руки.
Я читала стихи, но стихов моих не слышали. Я читала о любви, которой не знала. Я никогда не любила мужа, свою работу, этот бело-мраморный, как глыба льда, Север.
Потом Никита произносил тост.
– Был год, – говорил он, – всеобщего вздорожания всего, кроме человеческих жизней. Заказные убийства стали частыми, как понедельники, а цены на них – дешевле похорон. Когда мой сосед побежал продавать ваучер, чтобы заказать мое убийство, – я имел глупость похвалить его жену, – я начал тяготиться жизнью среди людей и двинулся на Дальний Восток проверить, правду ли говорят, что океан – соленый. В Благовещенске у меня кончились деньги, и я пошел к океану пешком. Так набрел на бригаду китайцев, строящих дом, приладился к ним на уборку мусора за рисовую похлебку. С китайцами жил странствующий монах Цинь Ляо. Мы работали от зари до зари, Ляо от зари до зари тренировался. Он вырастал по утрам из клубка своего тела, гибкого, как у змеи, двигался, переливаясь из одного движения в другое, как переливается вода в каскадах водопада, рассказывая историю маленького человека, идущего сквозь джунгли. Ляо проживал каждый его шаг, исполненный осторожности, страхов и борьбы, являясь то клонящимся на ветру бамбуком, то атакующей змеей, бесшумно скользящим тигром, убегающей обезьяной.
Китайцы мне объяснили, что у него есть смертельный враг.
Так прошло лето. Мы построили дом. Я спросил Ляо, готов ли он победить врага?
– Нет, – ответил монах.
– Кто твой враг?
– Смерть, – сказал Ляо. – Я тренируюсь, чтобы жить долго.
Никита потянулся кружкой к Ленке:
– За тебя, смеющуюся над смертью. – И поцеловал Ленку в губы.
– А что, океан соленый? – спросила она.
– Дойдем – узнаем. Немного до него осталось. – Никита тряхнул кудрями, шало кося на Ленку синим глазом.
Мужики сдвинули над столом кружки: "За океан"!
Весь следующий день я вела прием. Никита ладил на берегу мотор. Прибегал в заезжку, где я развернула медпункт, погреться чаем. Ленку мы устроили за стенкой, в радиорубке: там меньше дуло из щелей. Утром сходила ее посмотреть. Мои халат и шапочка, стетоскоп на груди ее напугали.
– Подумала, что за мной... Если в больницу, оттуда уже не выйду. Лучше попозже. Хорошо было вчера, правда? – Улыбнулась, глядя перед собой большими и черными, как полярное небо, глазами.
К полудню пригрело солнце. Снег слепяще искрился, с крыш зимовий ударила капель. Стрекоза в своем клетчатом макинтоше ушла на берег, к Никите. Села на валун, смотрела, как он работает.
На ужин Стрекоза не пошла. Ее знобило, особенно зло в этот день бил кашель. Мы принесли из столовой клюквы. Никита остался топить печь, я ушла в заезжку. Через стенку было слышно, как скрипит дверца печи и Никита объясняет Ленке, что ее отвезут на метеостанцию, где ждут с побережья катер.
– И мы пойдем домой, – говорил он. – Не люблю возвращаться. Тускло мне в поселке солнце светит. И звезды в нем тускло горят.
– Что для тебя семья? – спросила Стрекоза.
– Не знаю. Семья – что дорога, которая еще не пройдена. Что о ней можно сказать?
Когда Никита пришел, я сняла с его пальца синюю изоленту, появившуюся днем, обработала рану йодом, забинтовала. От Никиты пахло бензином, железом и водой. Мы сидели рядом: колени в колени. На месте Гюзели я не отпускала бы его далеко от себя. Семейный мужик должен пахнуть домом: кожей шлепанцев, борщом и кремом после бритья.
– У нее кто-нибудь есть на побережье? – спросила о Стрекозе.
– Подружка в белых тапочках.
Я легла на топчан поверх спальника, на колени бросила меховую куртку. Тусклая лампочка от сквозняка покачивалась на проводе. Однообразно и тоскливо стучал дизель. За стеной кашляла Стрекоза – как колотила в бубен.
– Она не жилец? – спросил Никита.
– Ты сам это сказал. Хочешь спирта? Маешься...
За окном была видна равнина. Ее безмолвные снега мерцали под луной и звездами, разливая бледный свет.
Известность землепроходца обязывала Никиту быть мужественным, работа охотника – жестоким, жизнь возле властной и грубой красавицы Гюзели – скрытным. А душа-то, оказывается, у него тонкая, сострадающая, чувствительная – широкая душа. И, движимая местью и чутьем хищницы, я подтолкнула его в бездну, в которой погиб не один хороший мужик, и название этой бездне – жалость.
– Если ты мужчина, – сказала я Никите, пойди и простись с ней по-мужски! Она могла бы уехать, вылечиться и долго жить, но оставалась в поселке, чтобы видеть тебя, слушать рассказы очевидцев о твоих подвигах. Герой с винтовкой…
Никита перестал метаться, присел возле печки на чурку, звякнул чайником. Густой, крутого кипятка чай вливался в кружку с пенистым шипением. Не раздеваясь, я залезла в спальник, с головой накрылась курткой. Уснуть, ничего не видеть и не знать.
Слышала, как надрывно закашлялась Ленка, скрипнула осторожно притворенная дверь. Сходящие шаги по крыльцу... Он не боялся заразиться чахоткой, он не боялся гнева Гюзели.
Эту ночь Никита провел с Ленкой.
Утром Ленка пришла на берег с рулоном медвежьей шкуры. Обратная дорога была однообразной и скучной. Вместо Ленки с нами ехал горняк Заяц. Я сидела на ее месте и куталась в шкуру. Зачем Стрекалова вернула ее Никите? Как память о себе или о том, что между ними было на этой шкуре?
В устье Тисы мы забрали поджидавшего нас Василия.
Продолжение следует

Яндекс цитирования