Аляска, сэр

    – Высокое звание изменило отношение к себе как журналисту?

    – Не изменило (смеётся). Взглянула на себя по-другому, пожалуй, в 2000 году – во время полугодовой стажировки на Аляске (по проблемам коренных народностей). Очень хотела опубликоваться в американских газетах, перевела несколько своих статей на английский язык. Американцы почитали, собрались и сообщают: по большому счёту вы не журналист – вы писатель. А материал не взяли: у вас будут проблемы в своей стране, если мы их опубликуем. Статья была о той самой «чернобыльской» колбасе – когда все территории отказались принять на переработку мясо из заражённой области, и только Читинская согласилась. На упаковках этой колбасы была специальная белая полоса. Но что она означает, знал лишь узкий круг лиц – партийные и другие товарищи. А представьте: дефицит; эту колбасу «с руками отрывали», потом – онкология….

    В общем, Аляска отказалась. А вот электронные СМИ (Нью-Йорк) разместили статью о беззаветном служении медицине моих соотечественников-врачей. Меня возмутило фото в американской газете, где двое (мужчина и женщина) пили водку из горла бутылки, и подпись к фотографии. Что-то вроде того, что русские не хотят работать, лишь пьют «горькую», поэтому и умирают до срока, и болезни разные. Я дала отповедь.

    

    – А про эвенков?

    – Мои статьи про эвенков надо было тоже переводить на английский. Всё бросить и засесть за перевод самой, а на жизнь зарабатывать кто будет?.. Нанять американских переводчиков? Дорого. Тем более они сомневались: у них там, конечно, юпики, алеуты, эскимосы, но лексика всё равно специфическая.

    

    – Хорошо, что землякам перевод не требуется – можно читать и наслаждаться. Но с алеутами, эскимосами, индейцами Вы таки нашли общий язык?

    – Русский язык там изучают. Притом, с удовольствием и сами – никакой государственной программы нет. Одна индейская деревня на Аляске называется… Галина – казаки давным-давно угнали туда северные племена, и «русскость» удивительная – индейцы своих детей в специальном учебном комбинате учат готовить русский борщ: меня угощали. Есть поселения потомков староверов, казачьи поселения, староверы детей называют Анастасиями! В наших деревнях на стенах редко где увидишь портреты прадедов, иконы, а там, на Аляске, этот уклад, традиции остались, так сказать, в первозданном – «замороженном» виде.

    Меня, как драгоценный приз, передавали из одного поселения в другое: с вами ещё вот эти хотят пообщаться, и вот эти… Им очень интересно было узнать, как живётся нашим коренным народностям.

    

    – А сами они обратно не хотят?

    – Нет! Признавались: вы нас простите ради Бога, нам неловко и стыдно, но… мы страшно рады, что Аляску отдали – как посмотрим по телевизору про Россию, так ещё больше и больше радуемся.

    Северные народы очень доброжелательны. Один раз только возникла неловкая ситуация: старейшина в одной из индейских резерваций резко высказал мне, что, мол, вы, бледнолицые, загубили природу, потеряли с ней связь, золоту служите. Я могла бы сказать, что золото высокой пробы в жизни видела только скифское, в музее Тувы. Но из уважения к преклонным летам и праву хозяина, конечно, промолчала. Эта встреча произошла в 2002 году во время моей второй поездки в Америку, когда я стажировалась по журналистике в штате Техас, газета «Амарилло Глобал Ньюс». И, по приглашению журналистов Национального индейского радио, США, ездила в штат Нью-Мексика – принимал меня индеец-журналист Джо Гохохатэ, с его помощью мне удалось погостить в двух резервациях индейцев, куда «белых», в особенности американских журналистов, индейцы не допускают: «Мы не обезъяны в питомнике, чтобы пялиться и снимать нас на фотокамеры». Для меня сделали исключение. Потому что я – русская.

    А незадолго до этого русские врачи, посланники Всемирной организации здравоохранения, обследовали здоровье индейцев – у них распространён диабет. Русские медики сделали вывод, что причина в нарушении питания – бизоны были истреблены «белыми», индейцы перешли на мучную диету; ну и физической активности соответственно стало меньше, охотиться-то стало не на кого. По «рецепту» русских медиков индейцы из резерваций начали брать подряды на валку леса, другие работы с физической нагрузкой, а шаман в свободные от работы дни устраивал ритуальные пляски для мужского населения резервации, участники: дети от 6-ти лет – старики до 60-ти лет. Ну, а женщины и так крутятся день-деньской у печи, или стиральной машины, им физической активности хватает.

    Кстати, индейские «вигвамы» (в этих резервациях – глиняные мазанки, как у нас в Средней Азии) напичканы электроникой и современной бытовой техникой, а во дворах стоят супер-современные автомобили. Индейцы, имеющие казино, не облагаемое налогами, не бедствуют. А открывать казино разрешается племенам, сумевшим доказать, что они тут – коренные, имеют древние тотемы, на этой земле у них захоронены предки… Американские «белые» журналисты мне завидовали: ни один из сотрудников газеты «Амарилло Глобал Ньюс» в резервации не бывал.

    

    – Национальные языки на Аляске, как и русский, сохранили?

    – Была та же проблема с исчезновением языков первых народов, что и у нас, но они хватились намного раньше – уже к нулевым годам. Начали обучать детей аборигенов родному языку, чтобы те, в свою очередь, обучали родителей и своих бабушек и дедушек. В 2015 году на конференции арктических стран, где поднимались темы сохранения языка, культуры (я выступала с докладом), присутствовали антропологи с Аляски – так вот там создают компьютерные игры на эскимосском, алеутском и т.д. Здорово, правда?

    И ещё. Про индейцев мы, наши дети и внуки узнавали из книг – что они героические, благородные (Купер постарался). А кто знает, что у эвенков были отменные охотники и воины, что чукчи очень долго противостояли казакам и сражения были не менее эпические, чем в прериях. Свои национальные герои бы-ли. На Аляске создали новый образ национального героя для подражания молодёжи – это образованный человек, который знает и чтит традиции предков. В республике Бурятия, в посёлке Багдарин, тоже спохватились: в пришкольном интернате на стенах разместили портреты эвенков, удачливых в охоте, первых эвенкийских поэтов – пусть дети знают их в лицо! А Никита Сахаров, зачинатель эвенкийской поэзии, родом из села Гуля, наш, Тунгиро-Олекминский. Беседы о его творчестве в библиотеках северных районов проводятся, а были бы не лишними «сахаровские дни», когда состязаются эвенкийские сказители, а молодёжь проходит пробу пера. Никита Сахаров, к слову сказать, получил образование в пединституте имени Герцена, и после вернулся на родной север.

    

    – Сложно, наверное, из института – в вигвам и чум…

    – Вы о непримиримости официальной науки к шаманизму и прочему? Учёные значительно поумнели – перестали считать это профанацией и бредом, стали присматриваться, изучать, пытаться совместить современные знания и те, что веками передавались из поколения в поколение. В медицинской академии Новосибирска исследуют чагу (наросты на берёзах, которые шаманы широко применяли для лечения) – выяснили, что отличное средство для иммунитета. Тот же шаманский бубен – сколько лет считалось, что он только для одурачивания «бедных необразованных» народностей. Но на Руси от эпидемии чумы спаслись… недельным звоном церковных колоколов. Чума отступила. Этот феномен учёные также стараются понять.

    Эвенкийские шаманы умели разбивать опухоли сменой биополя. Северяне верили, что всё в мире – деревья, камни – живо и связано невидимыми нитями. Наука сейчас приходит к тому же! Потерянные древние знания собираются по крупицам.

    Лишь бы не опоздать.

    

Сколько у нас эвенков?

    – По последней переписи – 1400, и даже эти уже метисы (примеси русских, немцев, прибалтов – после того, как БАМ прошёл). Только 20 процентов – чисто эвенки, но это было в 2000 году. В Бурятии тоже признают, что нация метисов. Но, тем не менее, язык, культуру надо сохранять.

    

    – А оленей?

    – Их почти не осталось. До перестройки в северных районах Читинской области было 12 000 голов домашних оленей. Сейчас? В четыре раза меньше. На тех, что есть, нередко катают детей на праздниках, позволяют фотографироваться… В Каларском районе пытаются развить этнический туризм. Идёт туго, но в Тунгиро-Олёкминском, Тунгокоченском и такого нет. Хотя интерес, я уверена, у туристов есть. Даже читинцы поедут – создай этническую деревню, покажи обряды. Но гостиниц, общепита, хороших дорог нет. В Бурятии идут по такому пути – в эвенкийских деревнях (и в Забайкалье тоже) много пустующих домов, люди уезжают, чтобы не отдавать детей в школы-интернаты, дома бросают. Приведи в порядок, заведи оленей – и добро пожаловать, турист.

    На Олёкму в последние годы потянулись немцы – там живёт их соотечественница, замужем за эвенком, у них вездеход, лодка – такой локальный этнический туризм.

    

    – Ну, хоть немцы показывают пример Руси-матушке. Вы упомянули Арктический совет 2015 года – он помог возродить традиции?

    – В первую очередь, он открыл глаза на то, что происходит.

    Чтобы войти в Арктический совет и иметь доступ к ресурсам Арктики, нужно доказать, что на твоей территории живут северные коренные народности, что они сохранили свою культуру, язык, традиционное оленеводство. У нас хватились – язык утерян. В Улан-Удэ немедленно открылись школы, где может заниматься любой желающий (необязательно эвенк). Коллективы ездят по эвенкийским селениям с инсценировками сказок – на эвенкийском!. В Якутии созданы кочевые национальные школы и детсады для детей-эвенков (Жители САХА – молодцы: первыми принимают нужные законы, создают экспериментальные площадки).

    В Забайкалье ничего из этого не делается абсолютно! Даже не во всех школах районных центров северных районов края эвенкийский язык преподаётся, не говоря об отдалённых эвенкийских селениях. А те, кто могут его преподавать (выпускники улан-удэнского университета), торгуют на рынке или ищут другую работу, потому что оплата за факультативы мизерная, а им детей кормить.

    

    – Впору бить в бубен…

    – Стараюсь привлечь внимание властей и широкой общественности своими материалами. Но ничего не выйдет, если не станет бить в набат забайкальская общественная эвенкийская ассоциация. Эвенки по своей природе (когда на них не влияет чуждый им алкоголь) добрые, миролюбивые люди. Очень тактичные, даже кажутся наивными, но прозорливы, умны. Но связующего звена для того, что самим противоборствовать разрушительным процессам, им не хватает.

    Сейчас развёртывается трагедия с северной тайгой. И что топор занесут над Севером, после того, как под пилу пойдёт Могоча, было понятно ещё в начале нулевых. Но ни заказники вовремя не сделали, ничего. Где-то вовремя не спохватились, где-то обошли (хитро или по попустительству) интересы коренного населения. Теперь пытаются спасти леса в Тунгиро-Олёкминском районе, но это уже по хвостам бить. В Тунгокоченском бьётся эвенк Николай Арунеев – предлагает создать природный парк (там ведь действительно места уникальные – древние вулканы, скалы потрясающие), но проект Арунеева не согласовали, а другого и нет... В Каларском сколько лет пытаются создать национальный парк. Противоборствующие силы пока сильнее.

    

Где вы, хранительницы родов?

    – У эвенков есть праздник сродни Международному женскому дню?

    – У них матриархат – 365 дней в году 8 Марта. Даже дух огня у эвенков женского рода, служительницу его (шаманку) называют удаган. 

    Очень мудры эвенки. Ещё в 60-е в стойбищах здоровье женщины особенно оберегали во время ежемесячного цикла – её отводили в специальный чум, не позволяли работать, остужаться. Уходом занималась пожилая женщина – приносила еду, питьё. Поэтому не знали воспалительных заболеваний, легко рожали по десять детей. 

    Если муж обидел жену, её отец прилюдно стегал его арканом (вожжами) и забирал дочь. Такой развод уникален. Остаться с ребёнком для эвенкиек в древности было нестрашно, их ещё охотнее брали в жёны: девочка принесёт калым, мальчик пойдёт с отчимом по охотничьим тропам. Кстати, в процесс воспитания никому постороннему вмешиваться было нельзя. Но и ответственность за того, кого вырастили, тоже лишь на родителях... 

    В наши дни женщина-эвенкийка по-прежнему на высоте. Мальчишки рано оставляли учение – кормили семью, а девочки продолжали образование. Поэтому образованных женщин у эвенков больше, чем мужчин, это тоже играет роль в распределении социальных ролей. Говорить на эту тему могу бесконечно!

    

    – С эвенкийками всё понятно. Но в Тунгокоченском районе свято чтят память о маленькой «белой» женщине – Вашей маме… Расскажите о них с отцом?

    – В 1932 году моего отца, студента мединститута четвёртого курса, пригнали по этапу в Тупик (в Ростове-на-Дону были студенческие волнения, а он был староста группы). В Тупике существовала фактория, школы не было, эвенки торговали мехами... Он при этой фактории строил больницу. Поскольку южанин, решил вокруг больницы разбить сад (даже у домов палисадников не было), выписал саженцы вишни, абрикоса, смородины. Сад принялся и зацвёл, больные нежились под солнышком.  Остатки того сада сохранились.

    Но отца за приобретение саженцев обвинили во вредительстве (нецелевое расходование средств). Дело было перед войной (1939 год), и областной комитет здравоохранения вывел его из-под удара – перекинул в Тунгокочен заврайотделом. А маму, выпускницу Омского мединститута, отправили туда врачом. 

    Тут нужна предыстория: до сентября 1938 года существовал Витимо-Олёкминский национальный округ с центром в Усть-Калакане. После тунгусского восстания в 1924-25 годах и других вспышек недовольства коренных народностей округ упразднили. В Усть-Калакане была больница с новейшим на то время оборудованием, всё оказалось брошенным. А больницу в Тунгокочене создали – ничего из медицинского оборудования нет! Отец на санях из Калакана привёз жарочный шкаф, потому что обовшивленность была страшная, мыло же в войну исчезло из продажи, а вши – это сыпной тиф… Вшей извели. Отец увидел в калаканской больнице ржавеющий без дела рентген-аппарат, редкость невероятная. Привёз и его. Запустить аппарат не смогли – наладчиков не было, но хотя бы сохранили. Со временем нашёлся умелец, аппарат заработал.

    В 1949 году начались гонения на медиков, и отцу всё припомнили – и нецелевой сад, и бездействовавший рентген-аппарат. Обвинили в экономической диверсии,  сослали на Магадан. Он вернулся оттуда после смерти Сталина, но полным инвалидом, с больным сердцем, и прожил только три года.

    Мама 17 лет проработала на Севере. Переехала в Читу, потому что мне и сестре надо было поступать в вузы. А вот росла я среди эвенков, вместе учились, играли. Они тогда много кочевали, в Тунгокочен приезжали только соль, порох, муку купить. Останавливались за околицей, возле нашего дома. Маму почитали: она дважды спасла их от вымирания – один раз после войны от дизентерии (эвенкам не помогали антибиотики, вымирали целыми стойбищами, а спасение было рядом – в оленьей крови, ею (кстати, по совету шамана) стали поить от обезвоживания и для поддержания сил – спасли). Второй раз – от эпидемии кори. Даже привитые ребятишки заболевали и погибали. И мама (27 лет ей тогда было, маленькая, худенькая) на санях, зимой вывезла их в Читу – пять суток шла за санями. Эвенки до сих пор её боготворят. 

    Мама достраивала амбулаторию, стройка была начата отцом,  открыла лабораторию при больнице, сестринскую школу. А Заслуженного врача ей не дали, потому что муж проходил по политической статье.

    

    – Но дочерью они наверняка гордились бы: признана, любима, защищает родной Север золотым пером… 

    – Мама и отец ушли в мир иной. Но уверена, в Верхнем мире радуются за меня – я, как и эвенки, убеждена: предки и после смерти следят за нами из других миров (измерений), и помогают. Моя дочь, кстати, как и её деды, стала врачом. Она – майор медицинской службы. А вот какой дорогой пойдут трое моих внуков – время покажет…

     С наступающим праздником. Как говорят эвенки: «Того дугае очин –  огонь горит вечно».  Или - жизнь никогда не кончается.

    Беседовала Елена Сластина, фото из архива героини