Вот выдержка из читинских СМИ:

    «В ночь на 28 ноября 2015 года после продолжительной болезни на 75-м году жизни ушёл из жизни замечательный забайкальский художник, заслуженный художник России, член Союза художников России Юрий Круглов. Это невосполнимая утрата для культуры Забайкалья. Юрий Круглов родился в 1940 году в Сретенске. Участвовал в международных выставках в Германии, Франции, Китае, Японии и Монголии.

    В совершенстве владел графическими техниками: линогравюра, офорт, рисунок пером. Кроме станковых графических работ периодически занимался живописью, монументальным искусством, оформлением интерьеров, увлекался книжной графикой.

    Произведения Юрия Круглова хранятся в музеях Читы, Улан-Удэ, Иркутска, Омска, Москвы, Санкт-Петербурга, а также в музеях и частных коллекциях Китая, Монголии, Франции, Болгарии, Германии, Японии и других стран».

    

    Рассказываю только о том, что хорошо знаю...

    Низкорослый и подвижный, похожий на шустрого лесовика, рыжеватая бородка которого задорно вздымается на собеседника, возникает в моих воспоминаниях Юрий Анатольевич Круглов. И я снова слышу знакомый голос. «Ульча я», – говорил о себе совершенно серьёзно Круглов, что переиначивалось острословами в «унча, унтя, урча…» и т.д.

    Сегодня я вижу: он показывает своим друзьям журнал, испещрённый китайскими иероглифами, тычет в них пальцем и объясняет:

    – Вот тут про меня написано. Что написали, не знаю. Но про меня.

    За окном сереет читинская зима 1989 года. Окно тоже серое, очень большое и немного наклонное. Специальное окно для мастерской художника. На девятом этаже. Дом был построен для творческой братии, хотя занимали его сотни семей, имеющие отношение более к администрации, нежели к искусству, но весь верхний этаж был разделён на мастерские художников. Зимой в Чите всё серое, а летом – умопомрачительно яркое...

    – Ты только представь, что могло бы получиться из дома, если бы в нём жили все мы? – говорил Юрию Круглову Ян Шплатов. – Мы и в мастерских-то, по одному, жить не умеем. А все вместе?

    Но я всегда думал, что лучше бы всем вместе. Ведь дом и запланирован был для всех нас: живописцев, графиков, скульпторов, прозаиков, поэтов, драматургов – для всех художников Читы, большинство которых никогда и не имели приличного жилья. Были, конечно, какие-то углы, коморки, подвалы и даже квартиры. У меня, например, была крохотная комнатка в пьяной общаге, где постоянно ломали двери, шкворчала кухня и несло «ароматами» из туалета. Шестнадцать человек на туалет. А у меня одних друзей-художников, только в Чите, человек тридцать. Иногда в мою комнату набивалось до пятнадцати человек зараз.

    Естественно, ютились мы все по мастерским. Но мастерские, после кочегарок и подвалов, – самое удобное место для всех бесприютных жителей планеты, включая деклассированные и асоциальные элементы социалистического режима. Большой многоквартирный дом отдавать художникам, конечно, нельзя. Запланировать можно, это красиво и отчётность украшает, но жить в комфортном доме лучше чиновникам. Одно неудобство – мастерские в таких домах обязательны.

    И вот в силу таких невероятных обстоятельств судьба сводила вместе в какой-нибудь мастерской – и живописца, и поэта, и актёра, изгнанного за неверность из дома, спившегося начальника, там же мог оказаться какой-нибудь персонаж невероятно неправдоподобной судьбы. Впрочем, у всех были такие судьбы. И у каждого была «своя история».

    – Помню, мчимся мы в 1976 году с Михой на «Москвиче» из Комсомольска-на-Амуре. Я ору: вправо давай, а он – влево крутит. Очнулся через девять дней. «Миха!» – кричу я первым делом. А ко мне сестра подбегает и успокаивает: «Здесь он, в соседней палате, собрали хирурги твоего Миху и тебя тоже собрали. – Рассказчик многозначительно оглядывает всех, поднимает вверх указательный палец и изрекает бессмертную фразу: «Да-а, помотала меня жизнь…»

    Мастерские – это верхние этажи высотных зданий, а также подвалы и остальные «нежилые» помещения в каких-то дворах, переулках. Иногда ситуация в мастерских напоминала изысканные приёмы иностранцев, но в подвале старого здания, иногда обстановка опускалась ниже любого «На дне», но на девятом этаже.

    

    Иногда забегали начальники от культуры. Вот и в тот раз ворвалась какая-то дама и объявила, что знаменитый китайский художник Ге Ша пожелал встретиться со знаменитым русским художником Юрием Кругловым и будет здесь со свитой с минуты на минуту. А потому всем – геть отседова, кроме Круглова и… она оглядела присутствующих и ткнула в меня:

    – Оставайся на месте. Может быть, стихи расскажешь.

    Мы срочно убрали со стола бутылки, хвосты селёдок, куски хлеба и пепельницы, Юра умело протёр шваброй пол. Со всех сторон и стен огромной мастерской смотрели на присутствующих его картины, возле огромного окна стоял, как впечатанный в пол, офортный станок. Откуда-то появился коврик. Стол, как и всегда в торжественных случаях, накрыли белейшим матовым (Юра не любил глянец, как и всё блестящее) ватманом, на ватман водрузили непременный атрибут мастерских – вазу с высохшим репейником и какими-то злаковыми. Мы ополоснули лица, сели на стулья и стали ждать…

    

    Делегация была шумная и многочисленная. Напрасно мы боялись, что будет замечено наше похмелье: гости были веселее и красивее нас. Собралось большое сообщество. Ге Ша вообще не был похож на китайца. Потом мы узнали, что корни его из Мангышлака. В тот раз он либо ехал туда, либо возвращался оттуда.

    Вообщем, Ге Ша был в Чите не в первый раз. Оказывается, Юра уже встречался с ним в мастерской.

    Звучали тосты, взлетали пробки, щёлкали фотоаппараты.

    Но всё это мелочи по сравнению с тем, что Ге Ша показал нам вживую технику и стиль удивительной китайской живописи – гохуа. Рисунок делается тушью или акварелью одним движением!

    

    Через полгода Круглов получил бандероль. Там оказался китайский журнал с его фотографией. И вот он тычет пальцем в иероглифы и объясняет виновато и недоумёно:

    – Вот тут всё про меня написано. А что написали – понять не могу… Это китайцы пишут так...

    * * *

    Не мог же я в том году прочитать шумной толпе своё стихотворение о Круглове. Чуть позже появилось стихотворение о Ге Ша. Да и кому нужны такие строки, кроме нашего окружения. И Круглов не мог показать свои наброски о Чите 1989 года… Он показывал другие работы – «Бабочка», «Детский хор на берегу реки», «Сумерки», «Троица», созданные в 1960-х годах, когда Родина его была в расцвете и силе.

    

    Юрию Круглову

    Прошедшие годы, как оттиск гравюры.

    1989 г.

    

    Мастер Ге Ша и ученик

    Вспоминая время Юрия Круглова, я однажды написал: «Случалось, что первые лица порывались с нами выпить. Генералы по пьянке дарили нам шинели и папахи, а мы потом даже фамилии некоторых не могли вспомнить. Сегодняшние и вовсе не запоминаются...»

    1990 год. Чита. От угла дома на пересечении улиц Ленина и Островского до невзрачного магазина из белого кирпича получилась утоптанная по снегу диагональ, пролегающая через площадь Декабристов с выходом на угол улиц Чкалова и Полины Осипенко. По диагонали люди ходили за водкой. По обе стороны этой тропинки первые бомжи перестройки собирали «бычки» сигарет «Прима», «Астра» и самокруток. Но в магазинах порой и этого не было. Пакеты ещё не валялись, бутылок тоже не наблюдалось, сами сдавали.

    – Ты понимаешь, я Гефест, – объяснял мне по пути Юрий Анатольевич, затягиваясь самокруткой из крепчайшей махорки. – А Гефест – это урод. Вот послушай…

    Мы остановились и разговорились, удивляя прохожих, тоже любителей этой диагонали. Дыша на меня табаком, внимательно смотря в глаза, Круглов стал рассказывать историю жизни урода Гефеста.

    – Мы с ним люди одной судьбы, – убеждённо говорил мой друг. – Родился он тщедушным, хромым, щупленьким. В общем, не жилец… Как и я…

    

    Началась эта история ночью.

    Никогда не знаешь, на что или кого наткнёшься, собираясь в гости к художнику. Часа в два ночи я набросал стихотворение. Это были впечатления: опять же Круглов, пейзаж – река, ивняки, отмель и лодка…

    Ещё немного!

    Первый лучик робко

    Меня мучило, что цвета пейзажа напоминали стиль Яна Ивановича Шплатова: что-то матовое, приглушённое, с едва заметным коричневым оттенком. Строки надо было показать Круглову. Сейчас ему, наверное, очень одиноко…

    За окном общаги была густая темень, где-то далеко не то стреляли, не то били железом об железо, что-то ухало и бухало, кричали люди. Город жил страшной жизнью голодных и злых зомби, повсюду стояли железные киоски с решётками и массивными дверями. Квартиры становились жилищами бандитов и бастионами напуганных горожан. В это время неплохо зарабатывали сварщики: нужны были тысячи дверей и решеток. По ночам часто стреляли, слышались пьяные крики и мольбы о помощи. Казалось, что сосед душит соседа, а в каждом переулке можно наткнуться на нож или убитого человека.

    Но, независимо от этой страшной обстановки голода, холода и разгула бандитизма, через весь город пролегал незримый путь от моей общаги на улице Шилова до мастерской Круглова, окна которой светили, как маяк в ночи, на девятом этаже дома на углу улиц Островского и Ленина.

    Мы ходили напрямую, срезая все возможные углы. В тот раз я отправился к Круглову в третьем часу ночи. Путь был неблизкий, ходьба по ночному городу было делом привычным, к тому же согревало чувство, что среди этого жуткого разгула озверевших уродов, в любое время дня и ночи ждёт меня близкий человек, который вникнет в строки, написанные в каком-то полубреду. Да и вся жизнь в те годы проходила как в полубреду…

    К четырём часам ночи я дошёл до мастерской. По пути наткнулся на толпу пьяных, еле-

еле отбился от них, перемахнул через забор и слышал за спиной крики: «Лови бурята!» Для таких случаев я всегда носил подаренную мне офицерами-афганцами гранату без чеки, иногда цепь или кастет. (Кстати, чтобы потом не повторяться: в те годы, Круглов носил за голенищем унта преострейший сапожный нож, которым он резал линолеум для гравюр и бумагу).

    Юрий Анатольевич не спал. Он раздумывал перед натянутым холстом, на котором были изображены убегающие по каким-то ступеням (внутри Парфенона? здание в Афинах?) кони. За ними полз, протягивая руки, старый грек в красном хитоне, из-под которого выбегал кривой и кровавый, в алых пятнах, след. Круглов курил самокрутку, то отходил от работы, то снова приближался. И, наклоняя голову, рассматривал и размышлял о чём-то очень важном, будто силился вспомнить что-то произошедшее с ним очень давно и забытое до поры до времени.

    – Кони Гефеста, – коротко ответил на мой недоуменный взгляд Юрий Анатольевич. – Чай будешь?

    У нас никогда и ничего не происходило просто так. Любая пьянка – проверка мастерства. В те годы наш друг Володя Литвинов замечал: «Я, как новая машина. Проверяю себя на всех скоростях и во всех режимах». Так вот, мы похлебали чай, я прочитал Юрию Анатольевичу стихотворение, он всплеснул руками и горячо заговорил об искусстве, бросив в паузе:

    – Ты прав, тут Шплатовым припахивает… Мы это отметим.

    

    Спали мы от силы часа три-четыре. Утром вспомнили, что надо отмечать событие: стихотворение и коней Гефеста. И вот теперь идём «в девятку» за водкой, стоим на протоптанной диагонали, ведущей в магазин и Круглов продолжает речь, начатую ещё перед рассветом:

    – В общем, не жилец был Гефест. Как и я. Близкие даже не думали, что я выживу. Они всё время куда-то переезжали вдоль Шилки. Рассказывали, что возили меня в сундуке. И мать у меня была такая же, как и у Гефеста.

    – Гера что ли? – недоумённо переспрашиваю я. Прохожие на нас удивлённо оглядываются и перешёптываются: «Художник с поэтом. Пьяницы… За водкой попёрли. Да ещё в шинели».

    – Ага, – кивает согласно Круглов. – Как могла эта Гера разглядеть, что из этого уродца получится Мастер? Пойми: любой земной огонь имеет небесное происхождение, но прячется он в недрах вулканов. Так и талант человека. Как могла Гера догадаться об этом? Она ужаснулась своего сына и сбросила его со своего сраного Олимпа. Также поступили и со мной. Примерно такова же и твоя судьба, и судьба многих художников… Простые люди всегда будут ужасаться непредсказуемости.

    Он затянулся самокруткой и, выпустив дым, закашлял, намереваясь сказать что-то важное. Поправил на ходу воротник шинели, полы которого волочились за ним по тропинке, как королевская мантия.

    Я оглянулся и заметил, что прохожих становится больше. Все они удивлённо, а некоторые откровенно весело, смотрели на нас. Оказывается, люди интересовались не беседами об искусстве, а шинелью Юрия Анатольевича.

    На нём была настоящая генеральская шинель. Шинель высокого и осанистого генерала Л-ского. А Круглов был щупленький, невысокого роста. В спешке он набросил на себя шинель генерала, который мирно храпел в маленькой комнате мастерской.

    Генерал Л-ский пьянствал с нами уже неделю. Что-то случилось в его генеральстве, он запил, закуролесил. По пьянке, случайно, попал в нашу среду, где все дни были воскресеньями. Это ему так понравилось и настолько поразило, что он многократно увеличил дозу спиртного. Вследствие чего и спал в мастерской Круглова беспробудным сном, спал так, что даже мы начинали побаиваться.

    

    Водку в те годы продавали по талонам. Но что значит для художника талоны? Всегда нарисует. И вот мы спешим по диагонали в магазин, но дойти нам мешает Гефест, который всё время напоминает Круглову о судьбе многих художников. И о его личной судьбе.

    Видимо, ночью генерал улёгся спать, Круглов вытащил давно начатую работу. Ночной свет ему не мешал. Однажды он сказал мне: «Надо работать без естественного света, так лучше править при естественном…» В это же время я написал стихотворение и отправился через весь город в мастерскую Круглова, где спал генерал и висела его длинная шинель.

    – Ты же знаешь, что Гефест – самый первый изобретатель, – не оставляет тему Круглов по дороге в магазин, продолжая подметать снег полами генеральской шинели. – Всегда помни, что за уродством может скрываться гений и светлый ум добрейшего человека…

    Из провала поднятого воротника шинели выглядывает рыжая бородка Круглова и оттуда валит махорочный дым. Слышно:

    – Когда мать сбросила Гефеста в море…

    

    Плывут туманы плотные по пади,

    

    Ещё немного!

    Первый лучик робко

    Виктор Балдоржиев