В качестве предисловия В сегодняшней литгостиной представляем автора не очень известного, но с лёгким пером и нелёгкой судьбой. Николай ЛОВЦОВ (1898–1962) Гражданскую войну начал на Урале командиром эскадрона, попал в плен к белым, под Иркутском бежал. Воевал с белыми в партизанских отрядах в Забайкалье, даже был командиром бригады 1-й Забайкальской кавалерийской дивизии. Весной 1943-го был приговорён к 10 годам лишения свободы за «измену Родине», умер в мордовских лагерях. Эти факты, а также повесть Н. Ловцова «18 дней чумы» в Кайластуе взяты из журнала «Слово Забайкалья» (№3, 2017). Иллюстрации Константина Михайловича Гольдштейна, современника писателя.
18 дней чумы Глава первая
Я сидел у своего бригадного врача Николая Ивановича Звонарёва. Помещался он в просторной избе. Тут же была и амбулатория, и жил его помощник, маленький, юркий и похожий на шестнадцатилетнего юношу врач Степан Александрович Титов. Мы сидели за столом и пили чай с забайкальскими фигурными розанцами, хрупкими и рассыпчатыми. Вдруг дверь широко распахнулась, и на пороге выросла фигура красноармейца. Он был высокого роста, широкоплеч, с чёрными книзу усиками и раскосыми глазами, отличительным признаком забайкальцев, смешавших свою кровь с монголами и китайцами. Лицо у красноармейца было рябое, удивительно красное и походило на созревший помидор, забытый на гряде и от времени покрытый шершавинами. Красноармеец первым заметил меня и, почему-то смутившись, попятился к двери. – Ты чего это, паря? – врач Звонарёв в нашей дивизии служил уже года три, дивизия за малым исключением состояла из забайкальцев, и у него создалась привычка с пациентами говорить на местном наречии. – Д-да... Я... я... паря дохтур... – красноармеец опять взглянул на меня и осёкся. – Ну, что ты... Бригадный у нас не кусается. Говори смелей, – выручил его врач Титов. – Я... Я... Паря дохтур... чумной... – выпалил неожиданно красноармеец и, вновь смутившись и, опустив глаза, тихо повторил: – Право, чумной... Он поднял голову и обвёл нас своими раскосыми, с подозрительной краснотой, глазами. Мы с Титовым переглянулись и испугано попятились от двери, в глубину комнаты. – Ну брось, паря, откуда тут чума, – проговорил Николай Иванович, укоризненно посматривая на нас. – Брось... Расскажи-ка, что это с тобой... Да не бойся. Поди, ничего нет... – закончил он, пересаживаясь на ближайший к красноармейцу стул. Титов подошел ко мне и прошептал па ухо: – Лицо подозрительное... – Да, как будто что-то есть... – согласился и я. – Как только мог он заразиться? Посты у вас несут исправно?.. Я оглядел красноармейца с ног до головы и так же тихо ответил: – По-моему, надеяться можно. Но граница так велика, что... После последних боёв с остатками белых армий забайкальского атамана Семёнова мне приказали перевести мою бригаду к китайской границе. Я занял пограничный участок от китайского города Маньчжурия до нашего Нерчинского завода. По расстоянию мой участок был более 300 вёрст. Людей в бригаде было тысячи две с половиной, и в первое время нам более, чем когда, приходилось быть готовым к бою, так как в соседнем с нами городе Маньчжурия разместились полуразоружённые китайцами группы белых. И во избежание случайностей мне большую часть бойцов пришлось сосредоточить в нашем посёлке Абагайтуй, который как раз был против города Маньчжурия и недалеко от китайских угольных копей Чжайла-нор. Охрана этих копей была сплошь из белогвардейцев, а они несколько раз делали попытки вторгнуться на нашу территорию. Недавно мы узнали, что на копях Чжайла-нор, там, где работают семь с половиной тысяч китайцев-углекопов, появилась чума. С копей чума перешла в Маньчжурию и поползла книзу по пограничной реке Аргуни. Рассуждая на эту тему и расспрашивая местных крестьян, мы с Николаем Ивановичем установили, что чуму разносят рабочие копей. От страха заболеть и в надежде на спасение они бросали работу и бежали или в Маньчжурию, или на бакалейки и китайские пограничные посты, расположенные против каждого нашего посёлка. Это нас встревожило и заставило экстренно принять ряд крутых мер: во-первых, мы усилили охрану границы и вменили в обязанность пикетным не вступать ни в какие переговоры с переходящими и, само собой разумеется, их на нашу территорию ни в коем случае не пропускать. Во-вторых, мы закрыли границу и для наших местных жителей, имеющих, по пограничным традициям, беспрепятственный проезд на китайскую сторону. На китайской территории творилось ужасное: те из заболевших, которые надеялись найти спасение на ещё незаражённых пограничных постах, бежали туда и несли с собой заразу. Чумы китайцы боялись больше всего. Они знали, что она неизлечима. Они помнили эпидемию 1910 года, когда в одном только Харбине умерло от этой болезни 10 тысяч человек. 9 февраля, за неделю до того, когда красноармеец вошёл в комнату врачей, я узнал, что самый крупный китайский пограничный пост против нашего посёлка Кайластуй, где у китайцев было около 20 торговых фанз, штаб полковника, начальника трёх кордонов и командующего 112 вооружёнными пограничниками, с территорией в 19 вёрст, не имеет охраны. А 10 февраля мне донесли, что на этом посту никого нет в живых. Впрочем, наблюдатели через час сообщили, что там виднеется несколько трупов – то ли пять, то ли двадцать, точно определить было нельзя, так как над трупами пировали громадные стаи собак, а может быть, это были и волки. 10 февраля я, врач Звонарёв и врач Титов создали второй экстренный по борьбе с чумой совет. Тут же мы наметили ряд изоляторов, использовав для этой цели пустующие избы белых беженцев, сосредоточили в квартире врача весь контрабандный спирт, нашили халаты, рукавицы, футляры на сапоги, собрали санитаров, и врачи показали им все приёмы борьбы с чумой. Я написал несколько листов строгих постановлений для местных жителей и чуть ли не запрещал им смотреть на китайскую территорию. Через день мы узнали, что и на более отдалённых от нас китайских постах тоже нет признаков жизни. Но теперь мы надеялись на себя и были спокойны. – Ну, чего ты, рассказывай. Поди, враки все, – снова проговорил Звонарёв, подвигаясь вместе со своим стулом к красноармейцу. Продолжение следует... |
