У седого костра

с Кузаковым да Вишняковым

Родники души

    …Наверное, нет такого места в наших лесах, куда не ступала бы нога заядлого охотника и рыболова, путешественника – писателя Н. Кузакова.

    Все произведения его носят автобиографический характер. Тринадцатилетним мальчиком, о чем мы узнаём в его книге «Королевский выстрел», Кузаков уже одолевал разные трудности деревенской таёжной жизни: поднимался на вершины хребтов, встречал апрельскую «распутицу, превращающую ручьи в бурные речки». Учился жизни у самой природы, которая и кормила, и поила, задавала загадки, манила в далёкие дали. С детства любознательный и смелый, мальчик полюбил всей душою Забайкалье с его необъятными просторами и щедрыми людьми. «В тайге с охотником и собакой всегда рядом бредут и удача, и беда», – к этому рано пришёл Н. Кузаков.

    Тяга к путешествиям, общение с природой определили и особый склад ума, и особый круг близких людей. Те, кто был знаком с ним долго, кто знал его хорошо, отмечали в нём чувство сопричастности ко всему, что происходило рядом, отсутствие чувства зависти и высокомерия. Естественным, душевным и отзывчивым был он как человек; принципиальным в решении важных вопросов культуры и литературы, страстным и самозабвенно увлечённым своим творческим делом – как писатель. Природа родных мест стала главным героем его книг, она высвечивала и характер автора, и характеры персонажей, столь дорогих ему.

    Не всё сразу складывалось в писательской судьбе. Была критика первых произведений, но обойдённым вниманием он не был. Писали о его творчестве и единомышленники-коллеги, и исследователи-литературоведы, и охотники-путешественники, находившие много любопытного и мудрого в его книгах.

    Последняя книга Н. Кузакова с очень необычным названием «Лунные колокола» представляет собою сборник легенд и повестей о Забайкалье, который не успел увидеть сам творец. Эта книга о родном крае – нашей малой Родине – так нам необходима сегодня, в годину тяжёлых человеческих испытаний на рубеже веков и столетий. Читая, начинаешь реально осознавать многогранную связь лучших национально-русских традиций с современной культурой. Герои, населяющие книгу, – люди мужественные, с чистой душой и чистыми помыслами. У них свой исток, своё родовое начало, уходящее в глубь веков легендами и преданиями.

    Поэтична топография мест, что в каждом вызовет определённый эмоциональный отклик: Арей, Чара, Чита, Чёртов овраг, Арахлей, Титовская сопка, Шилка, Ургучан, Ингода…

    Чувство «нравственного простора и свободного дыхания» испытываешь при знакомстве с мудрым собеседником Н. Кузаковым, для которого «самостояние человека» (А.С. Пушкин) есть верный путь к постижению смысла жизни. Девизом его творчества было простое изречение, наполненное глубоким смыслом: «Люди, берегите родники».

    Добавлю: и читайте наших забайкальских писателей!

    Людмила Полетаева, г. Чита

    

«Однако, зря промазали…»

    Михаил Вишняков

    Писатель Николай Кузаков в 70-е годы стал горделиво называть себя князем, потомком тунгусо-маньчжурского князя Гантимура. Любил во время публичных выступлений рассказывать примерно так:

    – Я люблю Забайкалье! Золотую красоту тайги и степей, густо-синие, как глаза любимой, озера и реки, русское поле и бурятские кочевья. Когда мы пришли в Забайкалье, то поразились этой красоте!

    Меня всегда цепляла эта «зазубринка» в речах Кузакова, человека местного, аборигена из роду-племени забайкальских тунгусов. Как и почему «мы пришли?»

    Поэтому на одном из выступлений в доме офицеров я неожиданно для себя встал и прервал Кузакова на фразе: «Когда мы пришли сюда»:

    – Извини, Николай Дмитриевич, пришли-то мы, – показал я пальцем на себя, – а из-за деревьев стреляли-то в нас вы – тунгусы!

    Зал грохнул от смеха. Кузаков растерялся, пробормотал что-то про дружбу народов в Сибири, а зал продолжал смеяться. Тогда он рубанул с плеча:

    – Да, стреляли. Однако, зря промазали!

    Зал вообще обломился хлопками – люстра закачалась… Потом эта фраза Кузакова стала знаменитой во время праздников «Забайкальская осень», среди друзей-писателей из Якутска и Бурятии, Тувы и Хакасии, из Монголии. Когда я запускал в них пародией про узкие глаза, которые от русской водки округляются, они в ответ шарахали в меня:

    – Однако, зря промазали!

    И мы все весело смеялись, шутка и каламбур всегда были в ходу. А серьёзно мы твёрдо знали, что вражду между народами сеют властолюбивые политики и неталантливые писатели. А таких, как мы, на писательские праздники в Читу не приглашали. Нам были дороги слова «Сплотила Великая Русь».

    

    Ярмарка пантов

    Одним из любимых символов Забайкалья исстари считается изюбр – гордый олень с поднятой головой. В 70-е годы он даже был на заставке Читинской студии телевидения. Московские лихоимцы из шайки будущих западных демократов достали-таки через обком КПСС руководителей телевидения: «Уберите этого козла с экрана!»

    Убрали. Но на телевидение обрушился возмущённый ураган писем и звонков истинных патриотов Забайкалья: «Куда дели нашего козла? Верните нашего рогатика»!

    Вернули. Потом он долго-долго стоял на смотровой площадке, где в XXI веке поставлена часовня. Ему отпилили рога. Но снова и снова народ восстанавливал своего гордого, смелого, вольнолюбивого царя забайкальской тайги…

    Охотники знают, что 100 дней растит изюбр свои драгоценные рога. Сто дней весны, когда начинают прорезаться на рогах «пеньки», зверь не знает ни сна, ни покоя. Ведь будущие рога пронизаны кровеносными сосудами и нервами, они ветвятся на 10 и 12 концов. Малейший удар об ветку пронзает болью мозг зверя, капля дождя гремит, как граната, в его ушах. Спасают изюбра чрезвычайная скрытность, осторожность, острота зрения и слуха – к 22 июня вырастает на голове целый цветущий куст бархатных рогов, налитых целебнейшей кровью. Всё это называется панты, а лекарство из пантов – пантокрин.

    Изюбр, по-эвенкийски «богун», при сотворении мира имел четыре глаза, был самым зорким обитателем тайги. Возгордился этим, стал хвастаться, что никто его не скрадёт. Бог, конечно, обиделся и в назидание другим гордецам неслышно подкрался к изюбру и вырвал у него два глаза. Следы от них остались в виде чёрных шрамов под глазницами. Теперь изюбр – самый чуткий и подозрительный житель леса.

    Есть в Южной Монголии, в западной части Туймотского аймака, у южной подошвы хребта Инь-шань, к северу от изгиба жёлтой реки Гоанго, город Гуй-хда-Чень, где ежегодно с пятнадцатого числа Одиннадцатой луны открывается ярмарка пантов «Лу-жунь» или «Лу-цзецзе», – прочитал я в старинной хронике. (…)

    Добыча пантов – старинное и весьма престижное занятие забайкальских зверопромышленников. В XIX веке, например, только торговые фирмы Басова и Коковина продавали в Китай до тысячи пар пантов – это несколько тонн дорогого лекарственного сырья. Хищничество процветало. Торговые дома и фирмы стремились к наращиванию торгового оборота…

    Естественно, изобилие зверей (под каждой сосной по изюбру) по сравнению с отчётами первых русских землепроходцев падало. И в 1843 году Аким Андреевич Нескромный из села Танга первым в Забайкалье выкопал сто пятьдесят ловчих ям, отловил двадцать три зверя и стал содержать их, как коров или лошадей. На заимке по реке Ингоде был огорожен загон с клином луга, лесом и кустарником, с болотцем и проточной речушкой. Саму ограду сделали из лиственничных жердей, вогнанных в пазухи столбов, высотой до четырёх аршин. На случай непогоды – два навеса. На зиму Аким Андреевич заготавливал сено из расчёта десяти-пятнадцати больших копен на одного зверя. А ещё овес, мякина, колоба из глины с солью, гуджир, грибы, берёзовые веники. Зимой – водопой два раза, причём с подсолённой водой.

    Пантовая «лихорадка» прокатилась по всей долине Ингоды. Около 300 хозяев содержали до тысячи зверей. Известными звероводами стали в Танге семьи Кривоносенко, Скубиевых, Старчаковых, Писаренко, Голубевых, Днепровских, Калашниковых, Богодуховы, Щербаковых. В Арте изюброводством занимались братья Григорьевы, Горковенко, Бродягины. В Гореке – священник Корнаков, в Нижней Салие – Косыгин и Худякин, в Улётах – Ефим и Егор Середины, в Тыргетуе – Рыбаков и Ланцев, в Шехолане – Горлачёв, в Ново-Павловске – Куприянов и Климов, в Нижних Ключах – Акушевский, в Чикое – Гуляев и Рубинштейн.

    Спиливание зрелых рогов после 22 июня превращалось в целое событие для деревни. Обычно подбирались семь-десять смелых и проворных мужиков. Пили чай, принимали по чарке для храбрости и входили в загон. Зверей сгоняли в узкий проход, бросали под ноги верёвочные петли, подсекали изюбра, наваливались на зверя всей гурьбой. Бывалый дедок, опытный резака, перекрестив лоб, срезал панты ножовкой или лучковой пилой, покрывал рану землёй, смолой и воском, бинтовал пеньковой куделью.

    Случалось, что обезумевший от боли пантач вырывался, рвал верёвки, ломал загон и летел к лесу скачками, неся на спине двух-трёх отчаянных пантовщиков. Рёв и свист, лай собак, топот конной погони, аханья баб и визг ребятишек – то-то было зрелище!

    Однажды снимали рога братья Писаренко. Мужикам, державшим зверя, показалось, что дед Еким уже закончил бинтование среза. Они и отскочили в стороны. Изюбр взлетел на ноги, бросился и понёс бедного Екима Петровича в лес. Два часа искали перепуганные братовья старого резаку. Наконец, слышат голос с берёзы: «Язви его в печёнку, попрыгун дикошарый, вишь чо наделал…» Дед Еким висел в развилке, насаженный штанами на крепкий сук.

    Бывали истории и похлеще. Чикойские промысловики, наученные заезжим цыганом, стали обмазывать рога негашёной известью. Это гарантировало сырьё от загнивания и сохраняло при сушке дополнительный вес.

    Китайские покупатели вначале приговаривали: «Чикой – хоросё-хоросё панты». Потом без всяких химлабораторий обнаружили в целебных пантах привкус извести и отказались покупать чикойскую продукцию, и чуть ли не отметелили чикоян.

    Тогда нашлись в Чикое ухари, давшие слово восстановить сбыт. Оседлали коней, взяли запасных в повод, закинули за плечи добрые винторезы и под началом лихого Кехи Лоскутникова махнули через границу. Какие-то монгольские всадники несколько раз пытались догнать небольшой отряд чикойских контрабандистов, но безуспешно. На одном из ночлегов пропал Кеха. Почти два года cтранствовали по Тибету и Китаю наши земляки. Продали панты и лошадей, тайными тропами пробрались назад, дали добрый куш китайским чаем и шёлком кяхтинской таможенной страже и... дело забылось.

    А вы ещё спрашиваете, откуда в чикойской деревеньке можно увидеть старинную китайскую фарфоровую сахарницу или вазочку для земляничного варенья?! Оттуда, чикояны – хитрованы!