Газета 'Земля'

Предлагаем вашему вниманию рассказ Геннадия БОГДАНОВА.

С самого вечера дом наполнялся ожиданием. Анна накормила детей, раскинула постель. Не там, на привычном месте посреди горницы, где сочился февральский мороз через притвор входной двери, а на кухне подле теплого бока глинобитной русской печи. Настроение матери еще более молчаливой, чем всегда, передалось ребятишкам. Без обычных в таких случаях перепирательств они быстро угомонились, предавшись сну.
Анна ушла вся в себя, будто прислушивалась к шевелению ребеночка под сердцем. Желая успокоить его, положила ладонь на выпирающий из-под халата живот. Видно было, как мягкая фланелевая ткань едва заметно шевелилась под толчками изнутри, отчего пуговицы, как глазенки лупоглазой куклы, таращились в разные стороны.
Машинально, в силу многолетней привычки, стала листать школьные тетрадки, макая перо в красные чернила. Потом, вспомнив о чем-то более важном, полезла в шкаф, где хранились принадлежности для новорожденных. Напоследок оживила самовар, на спинку стула повесила чистое полотенце, извлекла с кухни сияющий свежей эмалировкой таз и пузырек с марганцовкой. Тут же, на самом видном месте, положила ножницы и катушку шелковых ниток.
Лампу задувать не стала, только слегка прикрутила фитиль, чтобы не жечь попусту керосин. Комната наполнилась сумеречным светом и окна, еще недавно темные и отчужденные, оживились звездной россыпью, льющейся с небес. Стал виден занесенный сугробом ивовый тын, опоясывающий огород. Казалось, он продрог настолько, что с надеждой заглядывает в окна.
Перед тем, как первый петух подаст голос, в курятнике начинается шевеление. Анна устремляет взгляд на стену, где монотонно тикают ходики: четыре утра. Совсем не хочется будить сына, ломать ему сон, однако сколько ни крепись, роды свое время знают.
- Беги за отцом, сынок. Пусть он тетку Фросю привезет.
После теплой, уютной постели февральская стужа перехватывает дыхание. Ощущение такое, будто воздух состоит из невидимых острых льдинок, которые впиваются в горло. Мальчишка прикрыл рот и кончик носа вязаной шерстяной варежкой, стал дышать через нее.
До фермы, где в ночную смену дежурил отец, можно идти по накатанной санной дороге, петлявшей по коротким улочкам. Он было уже шагнул, но тут же передумал, представив себе, как собаки зальются пустым брехом и разбудят домочадцев. Оставалась еле видимая тропа, пробитая в снежной целине. Она вела через одинокое поле прямо к сторожке. Единственным ходоком по ней был отец.
Если бы не Шарик, возбужденный ночным появлением мальчишки, то идти одному в глухую ночь жутковато. Тотчас вспомнились разговоры взрослых о волчьих воровских набегах, порезанных отарах, нападениях на людей. Волков и в самом деле было много. Случалось, они кружили подле деревни по всей ночи, заполняя тишину жутким воем. Потому отец находился при скотном дворе.
На вылизанном февральскими метелями поле лежалый снег скрипит под ногами. Отцовский след местами теряется. Не дает сбиться с пути свернутый калачом хвост Шарика – он маячит перед глазами. С низовьев реки тянет пронизывающий хиус. Задеревенело лицо, короткополая телогрейка не спасает от холода. Мальчишка прибавляет шаг, опасливо поглядывая в ночное небо.
Там, с недосягаемых высот, на заснеженное белое безмолвие равнодушно взирает полный лунный лик. Он похож на круглую льдину, подсвеченную изнутри, которую долгое время выдерживали в проруби. От того, наверное, небесное светило льет холодный свет.
Отцу долго объяснять не пришлось. Он тотчас изладил к поездке за повитухой деревянные сани с кузовком, на досчатое дно бросил охапку сена. Сыну велел возвращаться обратно.
Тетка Фрося вплыла в избу в длинной, почти до пят, дохе на козьем меху. Доха была старой, штопаной в нескольких местах. Она исправно служила повитухе без малого четверть века, оберегая от холода в таких вот поездках. Муж её не раз порывался заменить доху на новую, однако Ефросинья не желала с ней расставаться, полагая, что доха приносит удачу.
Освободившись от теплой одежды, повитуха мазнула взглядом по стене, где на божничке за происходящим в комнате строго взирала Пресвятая Богородица. Широко осенив себя крестом, пожилая женщина скороговоркой сотворила молитву.
- Ох, Фрося, терпения нету, - отозвалась Анна с постели. - Принимай, матушка.
(Продолжение следует)