Газета 'Земля'

Под покровом Моцарта

(Окончание. Начало в №№25-31).

Острый каблук, точно гвоздь в барабан, вошел в тугое Лизино горло, глаза ее вытаращились и налились свинцом. Обмерший Ситников выдернул мокрую шпильку, и тотчас плюнуло густо-красным, будто из резко сдавленного тюбика. Лиза обмякла, пальцы ее, все еще сжимавшие туфлю, словно сыграли судорожную хроматическую гамму. Ее невыносимо тяжелый свинцовый взгляд точно провожал уплывающего Ситникова, и сама она делалась тяжелей, тяжелей, на губах ее вздулся мутно-алый кровавый пузырек и стал расти, расти, словно это была небольшая Лизина душа в родовой плеве, колеблемая потусторонним сквозняком. Потом пузырь лопнул, оросив запрокинутое Лизино лицо мелкими веснушками, и тяжелая Лиза, глядящая теперь вникуда, выскользнула из рук трясущегося Ситникова, мягко покатилась за кровать, пятная простыню кровавыми следами, похожими на красную штопку, заворачиваясь в эту простыню вместе с туфлей-убийцей, засыпая там, внизу, в укромной ложбинке, где ее выдавал лишь косо натянувшийся оконный тюль.
В этот самый миг захрустели, заклацали дверные замки. «Зайка, это я!» – послышался из холла бодрый голос Фролова, понятия не имевшего, что его двухметровая зайка спит за кроватью на полу и ничего не слышит. Ситников, пришептывая от ужаса, сгреб свою бренчащую ключами и пряжками мятую одежду и бросился к приоткрытой створе платяного шкафа.
Все.
* * *
– Леша! Леша, тебе нехорошо? – Галочка, испуганно мигая, склонилась над Ситниковым, полулежавшим на диване, с твердой, как его ноющая печень, подушкой под локтем.
– Нет… Ничего. Голова что-то закружилась. Душно тут… – Ситников с трудом приподнялся, сел. Волосы на онемевшем затылке были будто вживленные электроды.
– Сейчас, водички принесу. Или чайку горячего, – засуетилась Галочка, хватаясь за чайник.
– Не надо ничего. Я покурю схожу, – Леша поднялся на ноги, заставив Галочку хлопнуться попой на диван.
– Душно, говоришь, а сам пошел никотином дышать, – проговорила Галочка неприятным рассудительным голоском.
Вагонный коридор, лаковый и как будто зеркальный, хотя в нем, кроме как перед туалетом, не было ни одного зеркала, пропустил Ситникова после внимательного осмотра. В холодном курящем тамбуре опять смолил папироску давешний качок и с ним трое или четверо таких же, с головами, как чугунные ядра, с золотыми ярыми крестами в нагрудной шерсти. Они занимали тамбур плотно, будто забитые в большую печь суковатые дрова; Ситникову, чтобы пристроиться в уголок, пришлось поднырнуть под толстыми, упиравшимися в стенку, руками. Качки над чем-то гоготали, мысли Ситникова путались, сигарета на вкус отдавала известкой. Но времени не было, совсем не было, и если Ситников хотел себя обезопасить, он должен был немедленно сосредоточиться.
Итак, имеем два вопроса. Вопрос первый: всегда ли покойная Лиза будет ластиться к Ситникову невесомым шелковым призраком, или это когда-нибудь прекратится? Вопрос второй: что делать с Галочкой? Можно так: где одна, там и другая. С поезда столкнуть не получится: двери и окна задраены под кондиционеры, пассажиры в спальном вагоне у быстроглазой внимательной проводницы все наперечет. Стало быть, в N-ске. Пригласить погулять после ужина. Там, помнится, в самом центре такие глухие и страшные дворы, застройка позапрошлого века, желтые наледи, сосули, белье на веревках, метель… Ездили зимой, но сейчас, в августе, там, наверное, еще укромнее: мерзлые культи тополей, похожие на кактусы, теперь оделись листвой, в темных углах разрослись узорчатые сорняки… Потом заявить, что Галина Валентиновна Панова на что-то обиделась, убежала в ночь, в гостиницу не пришла. Для правдоподобия поссориться с ней в ресторане, довести до слез… Проще простого.
Но не так все просто. Прилипчивый следователь сразу заподозрит неладное, а уж мадам адвокат просто обнюхает каждый квадратный сантиметр, найдет какую-нибудь капельку, ниточку, ошметочку, изобличающую Ситникова. А самое главное – с исчезновением Галочки растает и тот волшебный покров, под которым Ситников, в полной безопасности, недосягаемый для милиции, танцует под Моцарта. Как же поступить?
Впервые Ситников подумал о том, что от любви, этой непонятной и враждебной энергии, может быть польза. Галочка, и только она вырабатывает вещество, идущее на защитную ткань для Ситникова. И пока она делает это, пока снимает свой многосерийный фильм про городского романтика, никто до Ситникова не доберется. Идеальная секретарша, идеальная свидетельница, идеальная жена. Вот шеф разозлится. Будет делить с Ситниковым Галочкину заботу. А куда он денется? Ситникову в первую очередь достанется и кофе с шелковой пенкой, и вкуснятина на подогретой тарелке. А если еще родится ребенок…
Надо все решить. Надо все решить прямо сейчас. Ситников, давно оставшийся один в сером железном тамбуре, накурился так, что щипало распухший язык. Пора, пора. Когда он возвращался к себе по пустому ночному коридору, по правую руку от него, в закрытых спальных отсеках, сопела, похрапывала, бормотала теплая жизнь, а по левую руку летела в одинаковых окнах ирреальная тьма.
Галочка сидела на диване очень прямо, положив напряженную, немного дрожащую ладошку на раскрытую книгу. Увидев Ситникова, она уронила томик и отшатнулась.
– Гал, ты чего? – произнес Ситников ненатуральным голосом, запирая купе.
– Нет, ничего, просто я… – Галочка пристально смотрела на Ситникова. – Ты улыбаешься так, будто сейчас меня задушишь.
– Вот глупости! – неискренне возмутился Ситников, сжимая Галочкину руку и напоминая себе, что надо будет сейчас поцеловать эти мягкие, как виноградины, наманикюренные пальчики. – Гал, выходи за меня замуж. Лучше тебя никого не найду.
Конец.
Ольга СЛАВНИКОВА