Картины из детства

    

    Зимой в ясный солнечный день хорошо было играть в катоне. Четырёхметровой высоты стены из ивняка, обложенные обвалкой из соломы, не пропускали ветер. Хохир, бараний навоз, после выгона овец боронили железной бороной, которую таскал по кругу впряжённый конь. Чтобы борона хорошо рыхлила утоптанный за ночь навоз, на неё клали тяжести. Горячий навоз перемешивался со старым. Подстилка такая не куржавела, не замерзала, и вечером овцы ложились на тёплый навоз. До использования бороны, оказывается, оставляли в катоне голов двадцать овец и гоняли их по катону, чтобы острые копытца раздавили овечьи горошины. Так рыхлили и перемешивали старый навоз со свежим. К тому же была такая особенность постройки катонов: ворота смотрели строго на юг, чтобы первые лучи зимнего солнца прошлись вдоль западной стены, а последние – вдоль восточной. Получалось так, что в короткий день весь круглый двор подпадал под лучи солнца. Вот вам и дезинфекция ультрафиолетовыми лучами. 

    Зимы в Забайкалье зачастую бесснежные, бураны бывают чаще всего весной. Веками  животноводы-кочевники использовали природу для своих нужд. Так вот осенью отары овец специально прогоняли по солончакам, поднимая белые тучи из соды и соли. Овцы чихали, и из носоглоток вылетали личинки тех паразитов, что за зиму внедрялись в мозг животного, вызывая болезнь «вертячку» (не помню её научное название).

    В катоне я строила дороги, ставила зароды, дома из хохира. Можно было принести цветные черепушки, лоскутки, трактора и машины из брусков, сделанные братом. Вырастало целое село или стоянка. Так играли все бурятские дети и до меня. 

     Весной и летом, когда присматривать за сакманом не надо, можно было играть в степи, возле мышиных нор. Там тоже построишь стоянку, из камней сделаешь стены, мебель, а мыши, сидящие в норках, будто бы хозяева. Цветами украсишь ограду. 

     У меня лет с четырёх была обязанность: при приближении мамы с отарой с пастбища я затапливала железную печь в юрте и варила чай. Не помню, чтобы мама меня чему-то учила, молчаливая она была со мной. Мне кажется, что я сама догадалась варить маме чай. Хотя в соседней юрте жила бабушка, мачеха мамина, но я не видела, чтобы мама с ней сидела и чай пила. Помню только, что, подоив коров, она заносила бабушке ведро молока. 

     Зимник у нас три года был у границы на р. Ималке. Катон высокий из тальника. Тальник, срубленный на Ононе, жерди, солому для обвалки на тракторах привозили осенью. Раньше дед, затем брат строили катон и все дворы за ним. Сенник в центре, с западной стороны тырло для кормёжки отары, с восточной дворики для коней, коров, свинарник. С северной стороны полукругом загородка из тальника – татурган – с обвалкой из соломы или ветоши, скошенной осенью на речке Ималке. В юртах печки ставили из кирпичей. Когда мы откочёвывали, дворы и печки оставались стоять. Забирали только щиты трёхметровые. Осенью всё ставилось обратно. Так на одном месте зимовали три зимы. 

    Спустя три зимы в катоне навоз становился полуметровой высоты, и тогда надо было переносить катон на новое место. Забирались все столбы, жерди, разбиралась кирпичная печь. Оставался только круг навоза. Подсохший навоз по осени вилами мама переворачивала плитками сушить дальше. Высохший аргал складывался в высокий бурт, перевозился на следующий зимник. Потом всю зиму топились им. Кирпичные печи стали больше топить дровами, которые завозил совхоз. Аргал шлакуется, закрывать трубу нельзя, угарно. Топиться аргалом стали только в тёплое время года. Строить дома на стоянках начали в середине 60-х. В дома чабаны купили мебель полированную, диваны, кресла, ковры-паласы. Такое добро не будешь перевозить в год по два раза. Вот и стали семейные чабаны осёдлыми. Кочевать стали налегке только на летник.

    Вспоминаю, как кочевали в лето 1969 на летник с мамой вдвоём. Мне было 13 лет. Брата весной забрали в армию, сестры дома не было. У мамы даже не было мысли закрыть отару на несколько часов, пока перекочуем. Она загружала телегу юртой, скарбом, ехала пасти отару. А я коня, впряжённого в телегу, в поводу вела на соседнюю сопку. Так сделала я три-четыре ходки. Последним рейсом перевожу мухулик – кладовку на двух колёсах от конной сенокосилки. Может, кто знает, какие тяжёлые эти чугунные колёса. Чересседельник мама подвела коню по кличке Военный под брюхо, потому что груз неудобный: кладовка на двух колёсах то и дело хочет опрокинуться назад. Подъём в гору увеличивает риск опрокидывания. Я-то ничего не понимаю, веду себе да веду коня. Подскакивает галопом мама, спрыгивает с лошади и к нам. Оказывается, чересседельник соскользнул с брюха Военного ему под пах, арба тянет коня вверх. Как этот тяжеловес-конь не сдурел, не разнёс, не растоптал меня, не знаю. Напугалась я позже, вспомнив этот случай, когда сама учила коня ходить в телеге.

    

    Продолжение следует…