50-е. Недавно была война…

    

    Ветераны о войне не вспоминали и не говорили. Это были скромные, немногословные люди – труженики. Все, кто не были тяжело ранены, сразу приступили к работе в колхозе или в шахте Калангуя. К сожалению, многих имён не помню. А о тех, кого знала, напишу.

    Их не чествовали сразу после войны. Почему? Многое объясняет рассказ мам о том, как собрали их в сельском клубе. Приехал из района уполномоченный чиновник. Он, выступая перед фронтовиками, погрозил им пальцем и строго говорил: «Не гордитесь и не зазнавайтесь, что вы фронтовики!» И не гордились защитники страны, и не зазнавались… Молча жили и работали.

    Но мы их знали, потому что нам, детям, о них говорили наши родители.

    На окраине Турги в крохотной, плохонькой избушке с ветхой изгородью жил дядя Семён (не помню фамилию). Тяжело раненный, с перебитыми ногами, он редко выходил на улицу. Только однажды я его видела, когда он, опираясь на два посоха, пытался загородить свой огород. Трудно это у него получалось: не мог наклониться. Я искала телёнка. Мне очень хотела ему помочь, но он отказался от моей помощи. Помню этот грустный эпизод. Умер он вскоре от ран. Фронтовиков много умирало в послевоенные годы. Многие не дожили даже до первой годовщины Победы. Они идут сегодня с нами в колоннах «Бессмертного полка». Мы их помним. Помнят дети войны своих отцов. Помнят и те, кто родился после. Помнят новые поколения.

    А я помню рассказ мамы о начале войны.

    На второй день, 23 июня, мужчин увозили из центра села на колхозных полуторках в район. Оттуда – эшелонами на запад. Матери, жёны, дети провожали их. Стон-плач стоял. Когда отъезжающих посадили в машины, и те тронулись, женщины бежали за ними далеко за деревню и, обессиленные, падали в дорожную пыль. Вставали и шли домой, чтобы работать до изнеможения, растить детей, спасать их от голода и ждать, ждать…

    Проводили на войну и Григория Литвинцева – маминого родственника. Он работал бухгалтером. За два дня (!) обучил своей профессии мою 16-летнюю маму и ушёл. С фронта вернулся, уцелел в той страшной мясорубке. Прожил недолго (раны не дали). Мама ездила на его похороны в Калангуй. Я это хорошо запомнила.

    Вернулся в родное село после войны и Толмачёв Никандр Иванович. Сразу, как только приехал, «худой, в шинелюшке» (доярки вспоминали), пришёл на ферму – посмотреть, как женщины справляются с нелёгкими заботами, с колхозной животиной.

    Председателем стал. Очень хорошим руководителем колхоза. Заботливый, справедливый, он к людям с пониманием относился. Колхоз при нём успешно работал и развивался, передовым хозяйством в районе и области был в 60-е годы. Три молочно- товарные фермы в Турге были, большие отары овец, птичник, пчельник. Никогда таким колхоз богатым не был, как при Толмачёве. Он заслуживал всех званий и наград, но не имел их почему-то…

    Много в Турге было фронтовиков-тружеников. Карташов Григорий – уважаемый был всеми человек, работал колхозным трактористом, зернотоком заведовал. Честным добрым человеком запомнился он жителями Турги. В 50-е погиб – трактор с моста слетел (в те годы из-за технического несовершенства машин трактористы погибали зачастую). На войне уцелел, а дома смерть настигла фронтовика.

    Вечная им память, вечным труженикам, терпеливым, молчаливым, скромным, не требующим внимания к себе простым людям! Никогда не видела я их во время своего детства (50–60-е годы) пьяными, злыми, матерящимися. Не жаловались они на судьбу, несли достойно свой крест. Не говорили им, колхозникам, за их труд спасибо, не давали отпусков, не интересовались их здоровьем. Так жила вся моя многострадальная страна в послевоенные годы.

    И репрессии против народа продолжались (это особая, ещё не дописанная страница нашей истории, мы мало знаем о людях, переживших сталинские лагеря). Нелёгкой была жизнь тружеников села, но они не горевали. Любили жизнь и принимали её такой, какой была. Умели радоваться, веселились в редкие праздники и верили в добро и счастье.

    У моей тёти, Вершининой Ульяны Петровны, даже дома в Турге не было. Жила она со своими малолетними дочерями, Таней и Галей, на ферме, где работала то дояркой, то телятницей. Никогда не отчаивалась, не жаловалась, не унывала. Я любила приходить к ним на ферму и ночевать там с ними на одной большой кровати. Утром и вечером заходили доярки. Чуть слышно гремели вёдрами, негромко переговаривались, чтобы не разбудить нас, спящих детей, и шли доить коров. А когда мы просыпались, нам наливали по кружке парного молока, а тётя Уля отрезала по ломтю хлеба. Вкуснейший завтрак!

    С трёх колхозных ферм молоко везли на завод на лошадях в больших бидонах. Доярки поднимали на телеги и снимали эти тяжёлые бидоны. Летом вечерами деревня слышала их пение. «Доярки молоко везут, поют», – говорили люди. Я тоже не раз слышала, как они пели.

    А ещё не забуду, как рано по утрам Баранова Ольга Ивановна тоже пела, причитая, оплакивая своих не вернувшихся с войны сыновей Петра и Алексея… Эту её песню-плач слышала вся округа: «Сыночки мои милые, где вы? Возвращайтесь домой, родимые. Я уже все глазоньки выплакала, ожидая вас, соколики мои ненаглядные». Старший сын Пётр пропал без вести в первые дни войны где-то на Украине. На младшего Алексея пришла похоронка из-под Ростова. В братской могиле похоронен он. Но до конца своих дней мать ждала сыновей своих. В Турге, в семье младшего сына, Анатолия Петровича, хранятся письма и похоронки. Ксерокопии этих писем и похоронок у меня тоже есть. Берегу их. И напишу о них когда-нибудь.

    У соседа нашего, Литвинцева Петра Яковлевича (деда Петрушечки), не пришёл с войны сын Пётр. До войны он работал учителем.

    Многие не вернулись... Их помнили и ждали.

    Никогда в моей деревне жизнь не была лёгкой и счастливой. Во все времена люди страдали, терпели, ждали, нуждались, но верили и надеялись на лучшее. Стойким, несгибаемым был народ. Работали, не жалея себя, не за награды. Да и не было их – наград. Жили одной большой колхозной семьёй. В горе и редкой радости были вместе, помогали друг другу. Доброта и труд спасали. Не хватает всего этого сегодня, но хочется верить. Этому научили меня люди послевоенного поколения.