…Отбыл Никитка свой срок оздоровления в «Задоре» – надо его из списка задоровцев вычёркивать. Передохнул, оздоровился – дай возможность другому, такому же задохлику, задорным, сильным стать. Сам же туда возвращайся, откуда пришёл-приехал. И возвращается (уж чего там преувеличивать, грех на душу брать) не до конца отдохнувший, оздоровившийся, слегка подкормленный, отведавший заморские фрукты и русские, российские, не всем доступные, как и эти самые фрукты, пельмени; уже не дистрофик – полудистрофик, на круги своя.

    И кажется ему ещё скуднее скудная пища его. И кажется ему ещё жёстче жёсткая постель его. И кажется ему ещё холоднее и неуютнее холодный и неуютный дом его. И ещё надрывнее, страшнее звучат для него надрывные, страшные крики избиваемой пьяным отцом матери. И ещё сильнее, острее, больнее болит сердчишко его, когда он видит рядом с отцом-пьяницей, растрёпанную, с полоумным взглядом и потрескавшимися, обожжёнными водкой губами пьяницу – мать свою…

    Спасибо тебе, Родина, за заботу о детях своих!..

    Спасибо!..

    …– Никита, – сказали Никитке воспитатели, няни, повара «Задора», – с завтрашнего дня тебе придётся ночевать дома, надо кровать и место за столом другому мальчику уступить. Но и утром, и в обед, и вечером приходи к нам кушать. Обязательно приходи… Не стесняйся. Еды хватает. Вон двух свиней выкармливаем. Наши дети не привыкли много есть… Треть от каждого обеда остаётся. Приходи. Сироту подкормить – дело святое…

    – Я не сирота! – гордо сказал Никитка. – У меня мама есть и папа есть.

    – Папа?..

    – Да. Он лётчик-герой. В Москве в красивой могилке лежит. Её часовые охраняют. И мы с мамой за папу эти самые, как их, – али… али… деньги получаем.

    Однако, гордость гордостью, а голод не тётка. Будь бы земля между Никиткиным домом и «Задором» помягче, наверняка бы можно было увидеть тропинку, которую он протоптал…

    …Появились на деревьях первые жёлтые листочки – подготовишек на отдых отпустили. Впереди учёбы – гора целая – передохнуть надо.

    …Какие-то важные, нарядные тёти пришли к Никитке и маме. С мамой поговорили о чём-то, что-то позаписывали в толстых красивых, одинаковых красных блокнотах. Никитке кроссовки и куртку китайскую синюю с жёлтыми рукавами дали:

    – Видишь, Родина тебя не забывает. Учись!

    …Но тут, в последние дни перед учёбой, такие события развернулись – о школе некогда думать стало.

    – Я сегодня себе в кладовке постелю. У нас дядя Кузя ночевать будет. В сенцах ляжет. Из города приехал – здесь ни родных, ни знакомых. Ночевать негде. Человек он хороший. Пожалеть надо. А ты в доме спать будешь. В сени не лезь. Не мешай дяде Кузе отдыхать. Дорога дальняя. Устал он, – сбивчиво и почему-то покраснев, что с ней бывало довольно редко, сказала мама Никитке, и унесла свою постель в кладовку.

    – Жарко мне здесь. В холодке охота поспать, – смущённо оправдывалась она, вернувшись, перед Никиткой.

    – Летом не было жарко, а сейчас вдруг жарко стало, – вскинулся Никитка.

    Мать промолчала.

    …Дядя Кузя пришёл ночевать поздно, когда Никитка уже спал.

    Городского гостя Никитка увидел утром. Сначала увидел в окно. Дядя Кузя стоял у угла сарайчика. Ноги его были широко расставлены, голова запрокинута. Из-под низко сползшей с плеч майки крылато топорщились бледные лопатки. Дядя Кузя был в широких и длинных чёрных трусах. Бледные как лопатки тонкие ноги в контрасте с трусами казались ещё бледнее.

    Продолжение следует…