…Вокруг Никитки – праздничная свадебная кутерьма. Как будто из сказки, которую учительница в продлёнке вслух читала, выскочили поварихи-бабарихи. Что-то режут, толкут, жарят, парят.

    Мужики разные – молодые, старые, бритые и бородатые, но почти все уже водкой пахнущие, столы в комнату втащили.

    Целых пять столов откуда-то на грузовике привезли и втащили. Чтобы выбраться от Никиткиной кровати на улицу надо под два стола нырять и на четвереньках под ними проползать. Табуреток, стульев поменьше. Зато между ними длиннющие тесины проложены.

    Из кухни – чад. От разных варев, в которые поварихи-бабарихи тяжёлые, густые капли пота со лбов и со щёк красных, распаренных роняют, духотища несусветная, тошнотворная.

    Жених, почти мамин муж, дядя Кузя, как и почти все мужики, с утра пьяный. Пьяный, строгий, за всем приглядистый. Ходит, за столы, за стенки придерживается, в кастрюльки, в сковородки заглядывает:

    – Многовато масла кладёте…Поэкономней!.. Поэкономней!..

    – Можно и пожиже сделать… Молоко нынче вон по какой цене… Поэкономней!.. Поэкономней!..

    – Мясо потоньше режьте. Не на помойке найдено, в магазине куплено. Поэкономней!.. Поэкономней!..

    С этим своим «поэкономней» он так всем надоел, что и поварихи-бабарихи, и гости – мужики бритые-небритые – мамины друзья, а теперь и друзья дяди Кузины, кажется, уже забыли о том, что он жених и почти хозяин дома, куда-то далеко-далёко его посылают и даже несколько раз за дверь его выталкивали.

    …Мама – красавица. Вся в белом. Помолодела. Как бабочка над цветками, над тарелками разноцветными большими, маленькими порхает. Всякой посуды – тех же тарелок соседи нанесли столько – на три свадьбы хватит. Еды-закуски тоже не пожалели. Недаром же в таких случаях говорят: «Гулять, так гулять – режь последний огурец».

    А вот уже у входа, у порога кто-то не поёт – восторженно орёт:

    Эх, пить будем!

    Гулять будем!

    А смерть придёт –

    Помирать будем!

    …Фу, как пахнет какой-то подгоревшей рыбой и чесноком!.. В «Задоре» на обед тоже иногда дают рыбу. Но там она так не пахнет.

    …От табачного дыма, от запаха водки голова кружится, и тошнота к горлу подступает.

    Хохот. Визги. Рёв.

    Рядом с мамой дядя Кузя. Только-только надел белую рубашку, а она уже вся в пятнах. Губы мокрые. На подбородке то ли яичная скорлупа, то ли крошки творога…

    Ни мама, ни жених-муж её на него, Никитку, даже ни разу не взглянут. И для гостей он пустое место. Вот уже третий раз какая-то толстая, с мокрыми, потными подмышками тётка его жирной ляжкой пихает:

    – Шёл бы куда… И чего к столу прилип… Жрать хочешь – жри… Нет – взрослым не мешай…Чего вылупился-то…Чего уши да сопли развесил…Шёл бы…

    С трудом, тыкаясь лицом в ременные пряжки и пуговицы мужиков и мягкие, податливые, горячие животы женщин, натыкаясь на столы и стены от толчков тех и других, выбрался Никитка на крыльцо, отошёл в сторону.

    Продолжение следует.