Разве не похожи с первых строк книги природа, шумный праздник на берегу Агинки и характеры персонажей на современность и современников, разве не откровенны и не правдивы описанные образы агинских нойонов и простых людей? Кто же живописал события двухсотлетней давности?
…Весной 1989 года в редакции газеты «Агинская правда» ко мне неожиданно подошёл невысокий, плотно сложенный человек, как-то странно, двумя руками, обхватил мою правую ладонь и спросил на бурятском языке:
– Вы – Виктор Балдоржиев? Книгу мою не переведёте на русский язык? Я Цыбиков Батожаб.
– Хорошо. Переведу, – брякнул я от неожиданности и тут же пожалел о сказанном.
– Тогда едем ко мне в Новоорловск! – радостно заключил мой новый знакомый и потащил меня к выходу. – Я на машине.
Почему так получилось, почему я так неожиданно и глупо дал согласие? Дело в том, что у человека не было пальцев. На двух руках. И он обхватывал мою ладонь культями. Были только отросточки больших пальцев. Естественно, я растерялся… С тех пор прошло 28 лет, но я ни разу не пожалел о своей растерянности.
Батожаб Цыбиков стал для меня огромным открытием настоящего бурят-монгольского языка и мира. Десять лет длилась наша дружба. В тот год я перевёл его книгу «Сокто улын сууряан» – «Эхо Сокто-улы», которую я переназвал в «Свет родимых вершин».
Он был родом из Урдо-Аги. 1933 года рождения. Жил в Новоорловском. Оказалось, что он много лет работал учителем в школе, которая была в тамошней колонии общего режима. Ведь Новоорловский ГОК построен заключёнными. Дядя Батожаб дружил с ними. Знал их мир. И говорил: «Все они – наши дети».
С огромным воодушевлением и восторгом он читал мой очерк «Дорога к храму», а потом заявил мне, что будет писать роман.
– Надо расшифровать твой очерк на бурятском языке! – заявил он.
И взялся за работу… Получился двухтомник, роман «Тугулдур-тайша».
Он успел опубликовать роман в журнале «Байгал», познакомиться со многими писателями Бурятии, почувствовать, что принят и понят, а роман его восторженно принят бурятскими читателями.
Умер дядя Батожаб осенью 1998 года. Точно знаю, что перед самой смертью, он с ясным осознанием неизбежного сказал своей жене Намсалме:
– Ну что ж, пришла пора, я ухожу.
* * *
В то время, когда страна погружалась в бездну, Батожаб Цыбиков писал о прошлом своего народа. Миновало совсем немного времени после его похорон и, как это обычно бывает, о Батожабе Цыбикове забыли. Имя его упоминают очень и очень редко. Творчество его должно остаться. Ведь оно имеет непреходящее значение для развития бурят-монголов и всего Забайкальского края. И это не просто слова. Это надо читать! И это будут читать, когда перестанут гореть леса, когда на смену большого фейка и симулякров снова придёт Настоящее.
В 2000 году я перевёл на русский язык первую часть его романа. Пока это черновик перевода. Обязательно будет время, сложатся гармонично обстоятельства, когда я смогу вплотную заняться творчеством своего друга. Ведь во мне всё ещё звучит его голос. Он продолжает и долго будет излучать свет во мраке, где у большинства только одно свойство – поглощение.
Абсолютно уверен в том, что произведения Батожаба Цыбикова всегда будут востребованы читателями Забайкалья. Уверен я и в том, что со временем по роману «Тугулдур-тайша» будет поставлен художественный фильм. Ни один народ не сможет развиваться без своих корней, так же, как без корней не вырастает ни одно растение. Более того, творчество Батожаба Цыбикова не только показывает корни народа, но и питает их.
Из книги Батожаба Цыбикова «Тугулдур-тайша» (Авторизованный перевод Виктора Балдоржиева)
«Знойным летом 1816 года цветущая разноцветьем и разнотравьем агинская степь была взбудоражена ликованием народа, звоном литавр и колокольчиков, рокотом раковин и бискуритов. Ароматы трав и цветов смешались с запахами и дымом благовоний, костров из аргала, сытным духом жареного и варёного мяса… Гудело народное гуляние! Недалеко от извилистой речушки Агинка поднялся и засверкал золочёными углами выгнутой крыши, ланями и устремленными ввысь тремя ганжарами белокаменный дацан. Строительство началось пять лет назад. И вот теперь множество народа собралось на освящение нового дацана. Только одних лам прибыло сто тридцать человек во главе с селенгинским настоятелем Ринчинэй. После долгих молебнов и чтений божественных книг решили они назвать дацан – Даши Лхундублинг.
У подножия сопки, вокруг двухэтажного дацана, поставили около семидесяти серых и белых юрт, собралось более трёх тысяч человек. Всюду гарцевали на сытых конях нарядно одетые всадники. Два дня и две ночи длилось шумное празднество и молебствие-хурал…
Двадцатилетнему Тугулдуру Тобоеву, служившему писарем в Харгытыйском управлении делами восьми родов агинских бурят, эти дни и ночи показались сказочным сном с радужными красками лета. Теперь у агинских хори-бурят будет свой дацан!
Всё на свете кончается, кончился и праздник. Медленно испарились в воздухе последние звуки раковин и литавр, Тугулдур огляделся и с удивлением заметил, что агинские ноены, приезжие тайши и гости куда-то исчезли. Оседлав утомлённого за время празднеств гнедого, он медленно отправился вдоль берега речушки. Гнедой не спешил, то и дело рвал сочную траву и с хрустом пережевывал. Стояла знойная тишина, полуденное солнце припекало вовсю, вокруг голубели и зеленели дали – сопки, леса, степь. Со стороны речушки Челутай подуло прохладой и парень, расстегнув верхние пуговицы-тобшо зелёного тэрлика, подставил грудь свежему ветру.
Он понукнул коня и оглянулся. Взору его снова предстал сияющий золотыми ганжарами белокаменный, двухэтажный дацан с выгнутыми, будто крылья огромной птицы, крышами. На миг Тугулдуру показалось, что на ладонях голубых просторов под пение разноцветных птиц раскачивается сказочный дворец. На сердце стало тепло, круглое, без единой морщины, лицо его радостно разрумянилось, под атласными, вразлёт, бровями повлажнели глаза. Ему вдруг захотелось нарисовать дацан теми красками, которые излучает радуга, или описать его лучшими словами так, чтобы это было понятно каждому степняку. Осенённый внезапной мыслью, молодой писарь спрыгнул с коня, сел, поджав ноги, и, вытащив из-за пазухи плотную тетрадь и карандаш, стал быстро-быстро рисовать и записывать, время от времени поглядывая на новый дацан. Лицо его, осенённое мыслью, раскраснелось ещё пуще, взгляд чёрных глаз стал острее, нос с горбинкой и толстые губы зашевелились. Он рисовал, писал и думал. Думал остро и пронзительно. О новом дацане, о степи, земляках…»
Виктор Балдоржиев
