Это было, было…

    Мой отец, Волченков Фёдор Васильевич, и мама, Литвинцева Анна Фотеевна, познакомились в 1945-м, когда закончилась война. Отец был призван на службу за три года до Великой Отечественной из Брянской области. Всю войну прослужил в Соловьевске (на Маньчжурской границе) Борзинского района. Воевал с японцами. Когда вернулся в сентябре 1945 года, приехал в село Турга за мамой. Они поженились и несколько месяцев жили по месту службы отца. Был он в звании старшего лейтенанта, служил начальником штаба. По приказу Сталина всех имеющих сельскохозяйственные специальности сразу после войны демобилизовали (отец был агрономом) и отправили поднимать колхозы и совхозы.

    Мама, беременная мною, ехала к отцу одна в ноябре 46-го и в дороге, в Новосибирске, родила меня. Как удалось ей добраться до Брянской области с крохотным ребёнком на руках в голодное послевоенное время? Весила я при рождении всего полтора килограмма. Мама доехала, выдержала всё, сохранила своё дитя. Однако жизнь там, у отца, не сложилась. И мама, беременная братом, вернулась домой в Забайкалье. Было мне тогда всего 11 месяцев. Отец сразу после её отъезда женился. Писал нам позднее, что маму любил, но «вот так случилось». Объяснение всему этому простое: мужчин после войны было мало, а женщинам хотелось иметь детей, быть счастливыми. Вот и отняли у нас отца, а у мамы – мужа. Бороться за него она не стала, не так была воспитана. Да и на родину тянуло.

    Она, малая родина, всегда для людей была спасением. Через десятилетия, когда брат Толя учился в Москве, он нашёл отца, съездил к нему в город Жуковку Брянской области. Они были очень похожи, отец и сын, и сразу узнали друг друга. О той встрече нам с мамой рассказал брат в своём письме. Помню слёзы мамы и свою радость от того, что встреча произошла. Нам всегда не хватало отцовской заботы и помощи. Нелёгкой была жизнь. Низкий поклон маме, что сумела нас сберечь, вырастить, воспитать, дать образование. Она научила нас заботиться друг о друге, помогать людям. Мама – это святое… Она всегда была рядом, и отцу спасибо за подаренную жизнь.

    В те далёкие 50-е мама работала в колхозной конторе счетоводом-бухгалтером, позднее – в школе-семилетке делопроизводителем на полставки. Не забуду, как приходила она из конторы с больной головой, потому что там всегда было накурено так, что трудно было дышать. Я прибегала иногда к маме на работу и навсегда запомнила тот противный табачный дым. И никогда у меня не было желания начинать курить. Очень жалела маму. А сказать, чтобы не курили, было нельзя: обидятся и обругают.

    В школе никто не курил в помещении. Но когда мама работала в колхозе, нам легче было жить: давали зерно, привозили иногда дрова и сено.

    Трудно жилось маме особенно когда в 1951 году у нас появилась сестрёнка Ника. Мама обратилась за пособием в райсобес. Ей отказали: «Как родила, так и расти».Таков был ответ чиновника. Я запомнила из рассказа мамы это безграмотное, равнодушное «расти». И в личном деле мамы было записано «морально неустойчива». Как это унизительно и больно! Без мужа она в 26 лет посмела родить третьего ребёнка! Будто не нужны были стране дети после войны! А ведь польза-то государству от нас, детей, которых она вырастила, была. Брат стал военным, полковником. Он сегодня живёт в Москве. Я 42 года трудилась учителем. Сестра всю свою трудовую жизнь посвятила санаторию «Дарасун», добросовестно исполняла обязанности санитарки. Напрасно чиновники тех лет обижали наших, зачастую одиноких мам, мечтающих о женском счастье. А мы, несмотря ни на что, жили и радовались, верили в справедливость и светлое будущее.

    В те послевоенные годы нас спасала корова и огород с картофелем. Другие овощи посадить было негде: пристроек-огородчиков у дома не было. Да и мало кто в деревне нашей их имел. Работали все от рассвета до темна в колхозе. Не до личного подсобного хозяйства было. Да и не было тогда такого понятия. Все было общее, колхозное.

    Часто мне снится половинка того дома, в котором мы жили, когда я пошла в первый класс. Эту половинку нам отдали бабушка Дуня и её сын с женой – мой дядя Коля. Помню, как лазили мы в дом через окно, которое ближе к зиме стало дверью. А сеней много лет так и не было. И выходили мы из нашего жилища прямо на улицу. Позднее (я уже училась в селе Улятуй и жила в интернате) сосед дядя Гоша Литвинцев пристроил к нашей двери из горбыля сени. Как радовались мы! Завалинка у дома была частью наших сеней. Деревянного пола не было. Я любила дочиста подметать тот земляной пол и сидеть на высоком (хоть и в две ступеньки) крыльце. Все, кто приходил к нам, с трудом по этим ступенькам поднимались: слишком далеко они были друг от друга. А мы привыкли и не испытывали неудобства. Над крыльцом висела электрическая лампочка, включалась из дома. Я любила летними ночами читать, чтобы не мешать отдыхать маме, присев на высокое наше крыльцо, как на табурет.

    Люди моего поколения, особенно дети, много читали. Нам даже не хватало книг в маленькой сельской библиотеке – все перечитывали. Чтение спасало нас от нелёгкой жизни, помогало верить, мечтать, надеяться. Книги создавали в нашем воображении какой-то другой, светлый, радостный романтический мир, манящий в дальние страны. Все, что было прочитано тогда, запомнилось на всю жизнь. Особенно любили книги Аркадия Гайдара. Читали мы часто вечерами дома вслух, кинокартины пересказывали друг другу и маме. В кино ходили редко. Фильмы запоминали надолго, порой на всю жизнь. Помню, ещё до школы увидела на экране нашего сельского клуба какой-то фильм о войне. На меня мчался грузовик, на подножке которого стоял солдат. Соскакивал он с той подножки и вступал в бой. Я сильно испугалась, громко заплакала, и меня вывели из зала. Запомнился из детства и красивый фильм-сказка «Аленький цветочек», а ещё китайский с субтитрами о печальной судьбе девушки. Название помню – «Слепая девушка». Я плакала и ненавидела толстого бая – китайца, который обижал бедную слепую. С волнением пересказывала маме, брату и сестрёнке содержание фильма «За власть Советов».

    В сельском клубе висел плакат со словами Ленина: «Из всех искусств для нас важнейшим является кино». Это было единственное из искусств, доступное нам, если удавалось сдать в магазин несколько куриных яиц.

    Куры, которые давали нам возможность смотреть иногда фильмы, зимой жили с нами в доме, а летом вольно ходили по улице. Курятник был частью нашей мебели. Когда чистили внутри, кур выпускали, а потом с трудом ловили их в доме или на улице (если было не очень холодно).

    Всегда с нетерпением ждали прихода весны, а потом и лета – они несли тепло и радость. Зимой в доме было очень холодно. Буржуйка стояла рядом с русской печью. Печь была неправильно сложена и не согревала нас, сколько её ни топи. Пока топим буржуйку с вечера – тепло. К утру наступал «ледниковый период». На русской печке спал Толя. Как он туда забирался, маленький, худенький... Топчана-ленивки рядом с печкой не было, но всё-таки согревала она его зимой.

    А особенно хорошо было в нашем доме телёнку. Если он появлялся в зимние трескучие морозы, то жил с нами. Мама привязывала его к моей железной кровати. Высунешь ногу из-под одеяла, а он лижет её своим шершавым языком, и просыпаешься от такой телячьей нежности. Он спит на полу на соломе, и ты тоже – на матраце, набитом трухой осоки (её скашивали на болоте уже по снегу).

    Так и росли. Трудились с малых лет. Пилили зимой дрова пилой с двумя ручками, кололи их, даже готовили их под Девятой Пятницей (это самая высокая в Турге сопка с крестом). Снегу в лесу было по пояс. А мы умудрялись напилить дров на санный возок и привезти их на лошади, которую давали нам дядя Коля, когда приезжал с чабанской стоянки. Младший брат не всегда брал меня за дровами, жалел. Он с детства был настоящим мужичком.

    Мы, деревенские дети, после пятого класса работали летом в колхозе, девчонки – на стрижке овец. С каким удовольствием мы трудились, чувствовали себя взрослыми, нужными людьми! Выращивали на школьном огороде свёклу, помогали и на колхозном огороде. Мы рано взрослели, становились самостоятельными, помогали родителям. Мы видели их жизнь и старались понять многое, происходившее в ней.

    Помню, как какой-то незнакомый дядя (видимо, из района) измерял большим деревянным треугольником наши огороды с картофелем. Была какая-то норма земли под картошку. Больше этой территории занимать было нельзя. Непонятно, почему нельзя. Ведь земли рядом пустуют, крапивой и лебедой зарастают. Не положено было держать больше одной коровы в хозяйстве, и надо было обязательно сдавать государству какое-то количество литров молока. А нам так не хватало парного сытного молока...

    Много всяких запретов и норм было в 50–60-е годы. Как всё это выдерживали наши родители? И как они умудрялись нас, детей, кормить, одевать, учить?..

    Босоногим было наше послевоенное детство в полном смысле этого слова. Всё лето ходили босиком. Ноги так привыкали, что первого сентября не хотелось надевать туфли, которые мне мама каким-то образом купила к школе. Они были твёрдые, как колодки, неудобные для ходьбы, тяжёлые, но прочные. Я долго их носила, привыкла. А первое пальто мне мама купила, сдав годовалого бычка (зиму мы жили без мяса). Денег хватило только на моё пальто (я пошла в 7-й класс), а сестрёнке и брату уже ничего не досталось.

    Мы любили и хотели учиться. Учились хорошо. В школу ходили с удовольствием, обожали наших учителей. Они навсегда остались в нашей памяти.

    Жили бедно, но дружно. Заботились друг о друге, защищали. Когда, случалось, брата обижали мальчишки, я давала им такой отпор, что нас не смели трогать. А вот когда нас обзывали (это так характерно для деревенского детства), называя «заикушиными детьми» (мама страдала от этого дефекта речи), тут уже мы были бессильны. Я только плакала от боли и обиды и очень жалела маму и нас.

    Мама научила нас всех троих петь. Заикающиеся люди хорошо поют. Мы все до сих пор поем её песни. Простили мы тех, кто ранил нас злым словом. И мама простила.

    Любили мы друг друга, родственников наших, друзей. Эту любовь пронесли через всю жизнь. Остались в памяти только добрые, светлые воспоминания.

    Помню, какими бесконечными, незабываемыми были летние счастливые дни детства. Мы успевали сделать домашние дела, поиграть и на речку сбегать. Она была не далеко от дома, наша речка Турга. На её берегах росли цветы и травы; их было великое множество: розовые огонёчки и какие-то жёлтые, солнечные, душистые цветы, названия которых мы не знали. А сколько в них и вокруг жило разных жучков, паучков, стрекоз, бабочек и птиц, чудно поющих по утрам! Не вижу я сейчас в Турге ни ласточек, ни стрижей. Куда они делись? Как радостно и весело жилось с ними! А как здорово было бежать к речке наперегонки, распугивая лягушек. И их сегодня не видно.

    Летом было много тепла и дождей. Речка становилась глубокой и широкой, доходила до огородов. Мы все умели плавать. Купаться начинали уже в мае. Дышали мы в детстве каким-то особым, наполненным запахом речной свежести, трав, цветов, кустов и деревьев воздухом. Пили чистейшую родниковую воду. Нет теперь в Турге тех ключей. Зимой растапливали люди долбили речной лёд, его и пили эту воду. А сегодня в устье реки стоит фабрика, и речную воду стараются не пить…

    Сегодня многое изменилось. Мир стал другим. Простому народу и сегодня трудно живётся. Но у людей моего поколения была надежда. Мы верили в добро, правду, справедливость, лучшую жизнь. Есть ли эта вера сегодня? Не знаю. И от этого становится грустно. Грустно от равнодушия, от беспамятства. Есть мы, а кто там жил до нас, как жил? Нам это не интересно.

    Поэтому закралось сомнение: а надо ли нам вспоминать о том, что было? Наверное, надо. Мы жили в послевоенные годы, несмотря на трудности, легко, светло и радостно. Где всё это? Где терпеливая, заботливая, мудрая, всё понимающая и всё прощающая мама, которая научила радоваться жизни, верить, любить?

    Встречаемся нечасто. Когда приезжаем, приходим на могилу. Вспоминаем. Поём песни, которые пела мама. И всегда кажется, что тогда всё было лучше. И впереди была целая жизнь. И верилось, что она будет долгой и счастливой. И солнце светило ярче. И дни были длиннее. И воздух был чище, и вода вкуснее, и трава зеленее… Спасибо тебе, детство, что живёшь в моей душе, в моей памяти и согреваешь своим теплом.

    У моего любимого поэта Е. Евтушенко есть строки:

    У всех такой бывает в жизни час:

    Чтобы освободиться от такой тоски, бессмысленной хандры, стоит вспомнить, говорит поэт. Вспомнить свою жизнь, детство, юность…

    Спасибо вам, уважаемая редакция, за то, что печатаете такие воспоминания. Они – часть моей жизни сегодня. У меня спрашивают иногда: «Зачем ты это пишешь? Никому эти твои воспоминания не интересны». Может, так оно и есть? И если вы не напечатаете написанное мною, я не обижусь. Пришли другие времена. Наше время ушло, к сожалению. Оно осталось только в нашей памяти.

    Простите за черновой вариант письма: инвалидность по зрению не даёт мне возможности редактировать написанное. Спасибо тому, кто будет перечитывать эти мои, может быть, не совсем удачные воспоминания...

    P.S. На большой фотографии мы с мамой. Одежда на нас сшита её руками.

    

    Татьяна Фёдоровна Лобачёва, пос. Золотореченск