О своём отце мне рассказал Сергей Александрович Шкуратов – коренной улётовец. Он очень гордится своей улицей Чкалова, и причина для гордости есть. Дом, в котором сегодня живёт Сергей Александрович ,– отцовских рук.  Вспоминая стройку, Сергей улыбается: «Маленький я ещё был, пацан. В стружках сплю, а отец попросит гвозди подать и говорит: «Серёга, вырастешь, будешь говорить, что сам с отцом строил  дом». 

О войне-разлучнице

Родился Александр Шкуратов в Приморском крае на станции Губарево в 1913 году.   В семье, помимо него,было ещё четверо детей: три брата и сестра. На войну призвали из Приморского края. Подучился, попал на фронт из Москвы. Прошагал  Второй Украинский и Прибалтийский фронты командиром пулемётного взвода у разведчиков, приходилось с пулемётами и с самолёта прыгать. «Учили вас этому?» – спрашивал Серёжа у отца. «Некогда было учить, прыгали, да и всё», – отвечал  он.  

Обошлось в войну двумя лёгкими ранениями и тяжёлым - с контузией. Поправившись чуть-чуть, молодой офицер снова и снова возвращался в строй. Бог миловал. Обошла война самым страшным. Хотя не пощадила многих. Сгорел в танке его брат Сергей Шкуратов. Третий брат тоже оказался счастливчиком и Победу встретил в Чехословакии.  Друг и его жена, капитаны медслужбы Соколовы, пройдя  вместе почти всю войну, разлучились. Разлучником оказался минный осколок, смертельно ранивший военного медика. Сергей показал мне фотографию капитанов-орденоносцев с подписью на обороте: «На  память  другу по Брянским лесам Саше от капитанов медицинской службы. Март 1944 год» и с огромным уважением, не глядя на фото, перечислил, какими орденами были награждены отцовские сослуживцы. (Меня лично поразило, что Сергей знает не только отцовские награды, но и этих, совершенно не знакомых ему людей. А чтобы не истёрлись записи на фото, бережно обвёл их авторучкой, так что и сегодня видны даты и фамилии).

Солдата звало домой родное  Приморье, братишка с сестрёнкой, мама с отцом. Да только отцы-командиры решили по-другому. И эшелон увёз победителей над Германией   ещё дальше, на восток, где уже шли бои с японцами. 

О пленении красавицей

Даже после победы над Японией война для лейтенанта Шкуратова не окончилась. В составе войск НКВД (куда были переведены приказом бывшие военные разведчики) он попадает в Забайкалье в числе подразделения для конвоя пленных японцев, которые работали на лесозаготовках. 

Здесь в 1946 году и познакомились Александр Шкуратов и Мария Усатенко – двадцатилетняя красавица из Хадакты. С 14-ти лет пошла она работать на лесосплав.  Зимой заготавливали лес, а летом сплавляли его по реке. В войну она была помощником мастера участка, работали рядом с нею женщины, в большинстве своём вдовы, и пленные японцы. 

«Они спокойные, тихие были, японцы-то,  –  рассказывала ему мать. – Сильно уж нерасторопные, бывало, одну лесину целый день пилят. Был среди пленных и генерал. Всё в бараке сидел, трубочку курил. Его и свои уважали, и наши. На работу не гоняли.  Японцы говорят: «Мадама! Ваш капитана прибегал, шипко-шипко кричал. Ругался!».

«Ваш капитана» и был лейтенант Александр Шкуратов. Оказия тогда случилась: сбежали два японца из расположения лагеря, вооружившись штыком-трехгранником да затвором от винтовки, чтобы просто звук передёргивания затвора имитировать для острастки. Японцев с самодельной нарисованной картой, конечно, задержали. А вот звёздочкой лейтенант поплатился и стал младшим лейтенантом. 

Японцев караулил, а  сердечко своё – не смог. Попал в плен к  красавице с лесосплава сразу и на всю жизнь. И был тот плен для него самым желанным. Не особо по нутру было боевому разведчику сторожить пленных, хоть и враги они были.  Демобилизовавшись из армии, остался Александр в леспромхозе. Началась  мирная жизнь. И хоть леспромхоз – это не курорт, и жилы выматывал так, что падал с ног от усталости, но это были мирные дни. Работали, дружили семьями и делились последним.

Много лет спустя, когда отца уже не было в живых, Евдокия Афанасьевна Москалева (Романова по браку), рассказала Сергею, как развалились у неё совсем от   снега обутки. И бывший строгий «капитана» принёс ей совсем новые валенки, пожалев  работягу. Хотя на тот момент у его молодой жены были братья и сестра, тоже худо одетые и обутые, но они не надсаживались так на морозе, как простуженные на сто рядов бабы. 

Мало того, что простужались, смерть ходила рядом. Ольга Ивановна Днепровская (Выскубова) рассказала однажды  Сергею, как развалился штабель хлыстов и её придавило лесиной! А подружки в это время уже ушли к бараку на ужин. В это время с точковки шла Шкуратова – маленькая, хрупкая, в чём душа держалась. Схватив ваги, умудрилась  приподнять  ствол и освободить придавленную девушку. Откуда взялись силы, которых не у каждого мужика найдёшь – одному Богу известно… «Всю жизнь   молилась потом за неё, что она рядом оказалась», – даже годы спустя Ольга Ивановна не сдерживала слёз.

«А ребятишек, братьев своих, мама с собой таскала на лесосплав, потому что старшая была. Отец воевал. (Домой, кстати, тоже вернулся с орденом Красной Звезды. Видать, забайкальцы на всех фронтах были самыми стойкими). И вот сама работает, а они   где-то в отдалении у разожжённого ею костра сидят. Костёр прогорит, а они  плачут. А время, чтобы подбежать к ним, не всегда было», – говорит Сергей. В 1945 году Марии  Шкуратовой вручили медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне».

О пересортице с сапогами и других проделках

С леспромхозом прошли молодые Шкуратовы и Черемхово, и Дровяную, где были лесоучастки. А потом поселились в Улётах. Тут вот, на улице Чкалова, и зарождалась совсем уж мирная жизнь – мирная улица с широкими обочинами, леспромхозовские дома. Отец Сергея сам её проектировал и сам себе строил дом, потому что до войны окончил строительный техникум в Хабаровске и тут, после войны, был назначен прорабом. «На работу идут мужики – подбросят  три-четыре бревна. Возвращаются – ещё  закинут. А так отец с матерью сами строили. Отец любил нас, и всю мебель своими руками сделал», – вспоминает сын. 

«Улица дружная была: и взрослые вместе, и дети гурьбой, – продолжает свою историю Сергей. – У одного только С.С. Стелькина семеро детей было. Мы даже клич придумали: «Идём на Дон братьев Стелькиных поднимать». Ребятишки Зотовых, Левицких, Горлачевых, Копачевых, Горюновых, Михайловых, Щелкановых и другие – все не разлей вода.  Если на речке не купаемся или в лапту не бьёмся – значит, на базе леспрохоза лазим по штабелям. Алексей Андреевич Мартынов, бывший военный старшина, был там завхозом. По-старшински выдворял нас оттуда. Однажды пуганул, а сапоги, оставленные моим старшим братом где-то у забора, чтоб целее были, прибрал к себе – как рычаг воздействия. Мы подговорили одного из сыновей Мартынова выкрасть сапоги. Тот и выкрал, пока батя с обеда прикорнул. Да получилось: выкрал-то отцовские! Ох и дал нам потом отец шороху за это дело. Не столько за лазание по территории, сколько за пересортицу с сапогами. 

Гоняли нас больше для порядка. Не потому что  боялись, что что-то украдем,  а из боязни, как бы куда не залезли и не покалечились. 

Ещё один эпизод рассказал Сергей, не могу не удержаться, чтобы о нём не рассказать.

«Напекла как-то мама стряпни. Пошли с отцом по гостям, в праздник. А нам наказали: «Не таскайте постряпушки! Бог всё видит. И правда, с какого боку не подойдем к зовущим, горячим тарелкам, а Бог вроде как подглядывает. Залезли к божнице. Глаза поцарапали маленько. Всё. Не видит! По чуть-чуть всего подъели, чтобы не сильно заметно было. Гости с родителями приходят, к божнице – перекреститься, и наши художества разоблачили. Ох и пороли нас тогда!» – улыбается сейчас Сергей. 

О тропках отцовых

– А вообще-то батек слушались. Мой был и народным заседателем, и депутатом, и внештатным корреспондентом «районки». Я, бывало, с бредешком соберусь на речку. Он мне строго: «Нельзя! Я постоянно на виду. Не положено». И изрубил как-то бредень, чтобы не посмел ослушаться. Строгий, но справедливый был, – вспоминает Сергей.   

Потому, наверное, в крови у Сергея Александровича отцовская требовательность и нетерпимость к непорядку. По улице – по-хозяйски, на берегу – тоже как хозяин, укорачивая  тех, кто сорит, шкодит по родным Ингодинским берегам да падям. Отец-то,  бывало, каждую свободную минутку тут бродил, и дорога каждая поляна и излучина как память отцовским шагам. И, шагая по его тропкам, никогда не торопится Сергей уйти с них, чтобы подольше в себе это ощущение близости к отцу оставалось и грело. 

«Некогда было подробнее отца расспрашивать, – сетует он сегодня. – В 16 лет уехал  из дома учиться. Потом армия. Вернулся в 21. А в 25 лет моего отца уже не стало. В 60-м году приболел он – вышел осколок. Думали, последний осколок войны, осколок знаменитой стали Круппа. Я сейчас смотрю про Украину, и прямо кипит всё внутри! Неужели не последний осколочек это был?». А в 1977 году старшего Шкуратова так прихватили фронтовые болячки, что не выкарабкаться. Ему было 64 года.

В Улётах жили отцовские сослуживцы – лейтенант Д.М. Михайлов. В 1946 году  именно он был начальником лагеря японцев в НКВД. А демобилизовавшись, стал  начальником технического отдела леспромхоза. А.И. Лещук, фронтовик, который  воевал еще и на финской войне. Сергей Винокуров, шофер, сменивший фронтовой «студебеккер»  на мирный грузовичок. Мебельным комбинатом руководил тоже фронтовик, Иван Елизарович Бахарев, награждённый тремя орденами Красной Звезды. Все они работали в леспромхозе и имели боевые награды. 

«А как отец танцевал вальс! С каким чувством достоинства и гусарским каким-то этикетом! Каблуками прищёлкнет. Я ему: «Это-то зачем?» Он отвечает: «Так надо!»  Потом я подрос, по фильмам посмотрел – и вправду, по всем канонам тур вальса вёл! Вот, хотел рассказать об отце. А получилось обо всех, – кажется, даже оправдывается Сергей передо мной. – А по-иному и нельзя! Он такой отец был – последнее раздавал, делился всем. У него все останавливались переночевать, порой на полу вповалку спали со всех деревень. И я хочу поделиться воспоминаниями о нём и его друзьях. Пусть простят, что не обо всех и мало. Рассказывайте о своих родителях, фронтовиках. Ведь это ж наша история.  Я почему-то перед всеми ими вину чувствую, особенно перед оставшимися в живых. Каждый из них – частичка моих родителей. И руки тети Вари Карпенко (Подопригора) или тети Шуры Мартыновой  (Сульженко) сразу мне напоминали  материнские руки – вместе они эти чёртовы бревна на сплаве ворочали. Я всех их детей знаю. А теперь уже и внуков. Мне не всё равно, какие они будут. Надо чтобы помнили они о своей истории. Хорошие были наши родители! Настоящие! Они нам такую хорошую землю дали  в наследство. Без фашистов. Чистую. Возделанную и в прямом, и в переносном смысле. Все лучшие качества, какие у нас есть, дали нам люди той, старой закалки...»

... Я давно знаю Сергея Шкуратова. У него и впрямь обострённое чувство справедливости  и вины за всё то, что делается неправильно. Помню, увидев, что его друг юности гибнет от пьянки, он, пожалуй, единственный, не бросил  его, не забыл, не отвернулся и не прошёл мимо, а повёз кодировать, как с поля боя волок. И хоронил  его недавно – тоже один из самых первых пришёл, хотя мог бы отмахнуться: когда  это дружили, и сколько уж воды утекло. 

И после его рассказа об отце понимаю, откуда это.